Декамерон. Пир во время чумы. Джованни Боккаччо

человек

      Да будет так!

      Все пьют молча.

      Председатель

      Твой голос, милая, выводит звуки

      Родимых песен с диким совершенством;

      Спой, Мери, нам уныло и протяжно,

      Чтоб мы потом к веселью обратились

      Безумнее, как тот, кто от земли

      Был отлучен каким-нибудь виденьем.

      Мери

      (поет)

      Было время, процветала

      В мире наша сторона:

      В воскресение бывала

      Церковь божия полна;

      Наших деток в шумной школе

      Раздавались голоса,

      И сверкали в светлом поле

      Серп и быстрая коса.

      Ныне церковь опустела;

      Школа глухо заперта;

      Нива праздно перезрела;

      Роща темная пуста;

      И селенье, как жилище

      Погорелое, стоит, —

      Тихо все. Одно кладбище

      Не пустеет, не молчит.

      Поминутно мертвых носят,

      И стенания живых

      Боязливо бога просят

      Упокоить души их!

      Поминутно места надо,

      И могилы меж собой,

      Как испуганное стадо,

      Жмутся тесной чередой!

      Если ранняя могила

      Суждена моей весне —

      Ты, кого я так любила,

      Чья любовь отрада мне, —

      Я молю: не приближайся

      К телу Дженни ты своей,

      Уст умерших не касайся,

      Следуй издали за ней.

      И потом оставь селенье!

      Уходи куда-нибудь,

      Где б ты мог души мученье

      Усладить и отдохнуть.

      И когда зараза минет,

      Посети мой бедный прах;

      А Эдмонда не покинет

      Дженни даже в небесах!

      Председатель

      Благодарим, задумчивая Мери,

      Благодарим за жалобную песню!

      В дни прежние чума такая ж, видно,

      Холмы и долы ваши посетила,

      И раздавались жалкие стенанья

      По берегам потоков и ручьев,

      Бегущих ныне весело и мирно

      Сквозь дикий рай твоей земли родной;

      И мрачный год, в который пало столько

      Отважных, добрых и прекрасных жертв,

      Едва оставил память о себе

      В какой-нибудь простой пастушьей песне,

      Унылой и приятной… Нет, ничто

      Так не печалит нас среди веселий,

      Как томный, сердцем повторенный звук!

      Мери

      О, если б никогда я не певала

      Вне хижины родителей моих!

      Они свою любили слушать Мери;

      Самой себе я, кажется, внимаю,

      Поющей у родимого порога.

      Мой голос слаще был в то время: он

      Был голосом невинности…

      Луиза

      Не в моде

      Теперь такие песни! Но все ж есть

      Еще простые души: рады таять

      От женских слез и слепо верят им.

      Она уверена, что взор слезливый

      Ее неотразим – а если б то же

      О смехе думала своем, то, верно,

      Все б улыбалась. Вальсингам хвалил

      Крикливых северных красавиц: вот

      Она и расстоналась. Ненавижу

      Волос шотландских этих желтизну.

      Председатель

      Послушайте: я слышу стук колес!

      Едет телега, наполненная мертвыми телами.

      Негр управляет ею.

      Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,

      По языку судя, мужское сердце.

      Но так-то – нежного слабей жестокий,

      И страх живет в душе, страстьми томимой!

      Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.

      Мери

      Сестра моей печали и позора,

      Приляг на грудь мою.

      Луиза

      (приходя в чувство)

      Ужасный демон

      Приснился мне: весь черный, белоглазый….

      Он звал меня в свою тележку. В ней

      Лежали мертвые – и лепетали

      Ужасную, неведомую речь….

      Скажите мне: во сне ли это было?

      Проехала ль