Последний приют. Сергей Дубянский

вшая ночь. Журнальный столик неправильно стоял посреди комнаты. На нем остались два пустых бокала, коробка из-под конфет и бутылка, в которой вчера находилось приятное белое вино с трудно запоминающимся названием.

      Оля подняла голову от подушки, потом перевернулась на бок, чтоб лучше видеть обстановку. Хотя что здесь можно так внимательно рассматривать? Ведь это ее квартира, и каждая мелочь, если не сделана собственными руками, но под ее неустанным контролем. Правда, теперь, с появлением Володи, осуществлять планы стало гораздо легче – сама бы она никогда не смогла купить такие дорогие обои, телевизор с огромным экраном (собственно, в нем и не было особой необходимости, учитывая размеры комнаты), стиральную машинку-автомат. Этого портрета на стене тоже не появилось бы никогда, несмотря на то, что Оля всегда мечтала увидеть себя со стороны не на бесстрастной фотографии (такой она видела себя каждый день в зеркале), а глазами настоящего художника, который может, если и не заглянуть в душу, то, по крайней мере, прочувствовать настроение. Теперь такой портрет у нее был, хотя она сама не знала, нравится себе или ожидала чего-то более возвышенного, может быть, даже романтического.

      Хотя какая в ней романтика? Художник прав, нарисовав женщину, скептически взирающую на фантастическое нагромождение мостов, небоскребов и каких-то уродливых хищных автомобилей. Наверное, все логично и такова ее истинная сущность – пруд, около которого страдает Васнецовская «Аленушка», смотрелся бы рядом с ней чем-то противоестественным.

      И как этот лохматый парень, сначала показавшийся таким «дремучим» дилетантом, что она даже обиделась на Володю, сумел распознать ее так быстро? Она ведь считала себя более закрытой натурой; старалась шутить и улыбаться, изображая из себя «мягкую и пушистую», абсолютно беззаботную «рыжую кошку». А еще она думала, что художник обратит внимание на ее фигуру, для чего надела предельно короткую юбку и блузку с огромным вырезом. Вместо этого он сознательно уменьшил грудь, а ноги вообще не попали «в кадр». Одно лицо с заостренными скулами и усталыми глазами, в которых, тем не менее, чувствуется упрямство и какая-то вечная озабоченность.

      Странно, если она действительно такая, то что могло привлечь к ней Володю? Не деловые же качества, с которыми он так старательно боролся, пытаясь превратить в заурядную домохозяйку? Нет, это ему не удастся…

      Хотя, как знать? Если он женится и введет ее в свой огромный недостроенный дом с множеством лестниц, переходов и непонятно для чего предназначенных комнат, которых еще не касалась рука дизайнера, то, возможно, она и согласится принять на себя непосильную ношу, забросив все остальное. Но это только при условии, что он женится на ней!.. И еще, что ей никогда (никогда!) не придется просить у него денег – чтоб она добровольно отказалась от их зарабатывания, они должны просто лежать в условном месте, и притом в таком количестве, которое необходимо ей в данный момент. Со вторым он, пожалуй, согласится, а вот, первое…

      Оля вздохнула, и откинувшись на подушку, уставилась в потолок. Даже не глядя на часы, можно было легко определить, что сейчас не больше семи, а ей вполне достаточно встать в восемь, чтоб успеть принять душ, привести себя в порядок, помыть вчерашнюю посуду и съесть йогурт с маленьким тостом. Так зачем она проснулась в такую рань, если могла еще целый час спокойно нежиться в теплой постели?..

      …Наверное все потому, что вчера был так называемый «выходной», – подумала она, – а это всегда выбивает из колеи. И зачем Володька заезжал, если все равно не остался ночевать? Лишь затем, чтоб попрощаться перед поездкой в Москву?.. Он же не на месяц уезжает. А что мне оставалось делать, как не завалиться спать в одиннадцать…

      «Выходными» Оля называла не субботы с воскресеньями, а те дни, случавшиеся раз или два в неделю, когда Володя появлялся к концу дня у нее в редакции. Приходилось заканчивать работу в шесть, как все нормальные люди, и резко переключаться на забавные истории, которые он высыпал перед ней, смешав в кучу свежие и давно прошедшие события собственной жизни, прочитанное в книгах, услышанное по телевизору или просто подсмотренное на улице. В такие минуты Оля с ужасом замечала, что у нее всего этого нет, и если она пытается вставить хоть слово, то непременно касается своей рекламы, своего журнала.

      В течение часа подобное состояние проходило, но за это время… Какой же она чувствовала себя глупой!.. Почему Володя терпеливо выслушивал все ее служебные «бредни»? Это оставалось загадкой, которую она не собиралась решать.

      Зато потом она оттаивала, словно окунувшись в его мир; забиралась к нему на колени или укладывалась рядышком на диване, притулив голову ему на плечо, и ласково целуя в шею, представляла… Наверное, в этом и заключается моя беда, – решила Оля неожиданно, – что я не умею абстрактно представить, как мне, например, могло бы быть хорошо. Я умею планировать, а не представлять. Но что ж теперь делать, если я – амбициозная карьеристка?.. – она все же взглянула на часы, – ну да, без пяти семь. Даже в таких мелочах я не ошибаюсь… Подумала, скорее, с гордостью, чем с сожалением.

      Пусть природа обделила ее талантом представлять (Володя предлагал другое определение – «мечтать», но сама она