Трюфельный пес королевы Джованны. Анна Малышева

этими словами. Обычно дочь отвечала, что ничего не случилось, – усталость, бессонница, много работы… Что было правдой, и мать это знала или угадывала. Но сейчас, едва заговорив, Александра поняла, что не сможет произнести ни слова прежним, естественным тоном.

      – Ничего… Я устала…

      Ее голос дрогнул и вдруг осип.

      – То тебя к нам насильно не затащишь, то без предупреждения, без звонка являешься! И еще с сумкой… Ты уезжаешь?!

      – Да, мама.

      – И конечно, далеко?! И конечно, сказать об этом можно было только в самый последний момент?! Значит, в Новый год опять не вместе?! Или за неделю обернешься?

      Александра стянула наконец с ноющего плеча ремень и опустила тяжелую сумку, набитую собранными впопыхах вещами и бумагами, на пол. Расстегнула куртку, но не сняла ее, тут же забыв, что хотела раздеться. Она все делала машинально, ее мысли были еще там, в мастерской, откуда пришлось так внезапно бежать. Художница не сразу услышала сердитый окрик матери:

      – Да что с тобой, в конце концов?! Ты спишь, что ли?! Ты здорова?! Что случилось?!

      – Я… правда хочу немного поспать.

      Это было все, что смогла вымолвить женщина, но этих слов оказалось достаточно. Мать осеклась, очередной вопрос замер на ее губах. Помедлив, она уже другим, тревожным и мягким голосом произнесла:

      – Ну конечно, сейчас я тебе постелю, в твоей комнате. Иди умойся и сразу ложись. Обедать потом. Да куртку-то сними!

      Александра послушно, будто разом превратившись в ребенка, вернулась в прихожую, стянула мокрую куртку и повесила ее на вешалку. Прошла в ванную, заперлась, открыла кран. Набрала полные пригоршни теплой воды – роскошь, недоступная в ее брошенной мастерской, и ополоснула лицо. Почувствовав внезапную слабость, присела на бортик ванны. Вода продолжала бежать в раковину, постепенно делаясь все горячее, от нее поднимался пар и туманил зеркало… Александра уже не видела четко своего отражения, вместо него в клубах пара проступали совсем другие лица из недавнего прошлого…

      Вот Маргарита – ее бегающий взгляд, нервно подрагивающие пальцы, крепко сжимающие очередную сигарету, словно собираясь ее раздавить. Такой она вчера утром появилась на пороге мастерской. Ее недомолвки, затем неожиданная откровенность, рассказ о своих мытарствах в Дании, о потерянной дочери, о провалившейся попытке украсть и вывезти в Россию собственного ребенка… Потом столь же неожиданная жестокость, напоминание о давнем ужасном дне, который Александра старалась, но не могла забыть… О том случае, когда подруга спасла ее от самоубийства и тем самым навеки записала Александру в свои должники.

      А вот незнакомец, объявившийся вчера днем в мастерской, – холеный, дорого одетый адвокат. Его расспросы о Маргарите, обещание поделиться с нею некоей хорошей новостью относительно дочери.

      И снова Маргарита, спустя какой-то час, в момент их последней встречи. На пороге пустой мастерской, из которой съехал сосед-художник и которую ей временно уступила для жилья Александра. Маргарита бледная, растерянная, с мокрой головой. С рыжих волос струится вода, ручейками стекая на шею, на грудь, на белье, видневшееся из-под расстегнутой кофты. Неожиданный порыв подруги – объятие, как оказалось, прощальное. Дрожь ее тела, которую успела ощутить художница.

      И опять адвокат, каким Александра увидела его во второй раз, около полуночи, найдя в той самой мастерской, где простилась с подругой. Труп за дверью, застывший в позе сломанного манекена. Холодная рука, которой она едва осмелилась коснуться. На столе – остатки неудачного обеда, который они по старой памяти устроили с Маргаритой.

      И наконец, последняя картина – та же мастерская, куда Александра заставила себя вернуться час спустя. Пепельница и грязные тарелки чисто вымыты, никаких остатков еды, стопка постельного белья, которую Александра оставила подруге, пропала. И самое невероятное – исчезло тело. В тщательно прибранной комнате ничего не указывало на то, что в ней кто-то обедал и кто-то погиб.

      …Очнувшись, женщина закрыла кран и встала. «Разве я могла после этого остаться в том доме? Ведь я была одна, на своем чердаке… Быть может, если бы я не ушла, сама стала бы следующей жертвой! И не осталось бы никаких следов, и долго бы еще все думали, что я внезапно уехала, никого не предупредив…»

      В дверь постучали, послышался голос матери, непривычно кроткий:

      – Ты не уснула там? Тебе плохо?

      Александра отперла дверь и шагнула в коридор:

      – Все в порядке, мама. Просто вымоталась. Я пойду лягу?

      – Так иди, я постелила. Ты правда еле стоишь!

      Хотя Александра продолжала уверять, что все с ней в порядке, мать настояла на том, чтобы поддержать ее под локоть, довести до постели и даже уложить. Эти заботы словно выпили из женщины остатки сил. Она давно привыкла полагаться только на саму себя, а теперь с ней снова обращались как с маленькой. Уже растянувшись в постели, Александра почувствовала, что не способна сделать ни одного движения. Это ее ужаснуло. «Надо уезжать из города, а я разлеглась, средь бела дня! Как я могу спать, если меня, возможно, ищут?!»

      Кто