Язык вещей. Деян Суджич

нком приезжал на лето, – с одной стороны был изображен металлург в кепке и комбинезоне на фоне доменной печи, а на другой – горящие факелы и красные звезды. В Британии же, как я уже тогда заметил, на купюрах наряду с королевой изображались видные деятели XVIII века с бакенбардами, в пышных париках. Эта книга отчасти представляет собой попытку ответить на вопрос, который я задавал себе тогда – много лет назад.

      Лет через двадцать, как раз в то время, когда Югославия скатывалась в кровавый хаос, я готовил в Копенгагене выставку, посвященную роли дизайна в создании национальной идентичности. Я попытался показать, как Хорватия и Словения, обретя независимость, перекраивают собственный образ. Словенцы с радостью помогали нам, одалживая необходимые материалы о красивых новых банкнотах своей национальной валюты – толара, – над которыми они начали работать еще до начала войны. Но, по словам моей помощницы (она была родом из Австрии), в Загребе ей было куда труднее заручиться такой же помощью относительно тамошней кроны (новые хорватские купюры были специально разработаны так, чтобы как можно больше походить на немецкие марки): «Некие сотрудники службы безопасности, не назвавшие себя, заявили: прежде чем говорить о каком-либо сотрудничестве, они должны прояснить мое происхождение».

      На ту же тему – о национальной идентичности – я должен был выступать на первом фестивале дизайна в Белграде – городе, который я не видел 25 лет.

      Архитектура сыграла свою роль в происхождении конфликта в Югославии, но в той обстановке я предпочел не останавливаться на этом вопросе подробно. Хорваты и сербы, подкрепляя свои притязания на спорные территории, устроили между собой «соревнование» по строительству церквей. При этом разница между ними сразу бросалась в глаза. Католики хорваты проектировали демонстративно современные храмы из стекла и бетона. Православные сербы столь же демонстративно сооружали церкви в традиционном византийском стиле – каменная кладка, черепица, купола. Причем речь шла не только о том, чтобы показать, какой общине принадлежит район. Хорватские церкви словно говорили: они принадлежат государству, которое смотрит на Запад, а не на Восток. Эту открытость новизне можно также воспринимать как элемент программы по использованию культуры в осознанном формировании «особенной» идентичности. Подобный подход к архитектурному стилю можно охарактеризовать как своего рода культурный национализм – тактику, знакомую как хорватам, так и сербам. Во всех государствах, находившихся под властью марксизма, культура использовалась в политических целях.

      Когда я впервые после крушения СССР приехал в Россию, мне было нетрудно распознать первоисточники многих методов, которые я наблюдал в бывшей Югославии, где иконография играет столь важную роль в создании идентичности. Кроме того, в этой стране с особой остротой проявилась еще одна из ключевых проблем, которым посвящена моя книга, – чрезмерное потребление в современном мире.

      Книга была написана еще до финансового кризиса 2008 года. Но цепочка событий, начавшаяся с него и обернувшаяся кризисом евро, а также фактическим банкротством Исландии, Ирландии, Греции и Испании, никак не отразилась на уровне потребления в Лондоне и Москве, Пекине и Дохе. И моя книга – это попытка создать нечто вроде дорожной карты для ориентации в этом материальном мире.

      Введение: Мир тонет в вещах

      Никогда еще у большинства из нас не было такого количества вещей, как сейчас – при том что пользуемся мы ими все меньше. Дома, в которых мы проводим совсем немного времени, битком набиты вещами. В каждой комнате у нас стоит по плазме, которая заменила телевизоры с катодно-лучевой трубкой, еще пять лет назад считавшиеся последним достижением бытовой техники. Комоды у нас заполнены постельным бельем: в последнее время мы буквально помешались на качестве тканей. Шкафы доверху забиты коробками с обувью. Целые полки заставлены компакт-дисками, столы – игровыми приставками и компьютерами. В саду теснятся бесчисленные тачки, секаторы, ножницы и газонокосилки. У нас есть тренажеры, на которых мы не упражняемся, обеденные столы, за которыми мы не едим, и навороченные плиты, на которых мы не готовим. Это наши игрушки: они служат утешительным призом за усилия и волнения, связанные с добыванием денег для их покупки, и мы по-детски жаждем иметь их как можно больше.

      В домах представителей среднего класса кухни забиты бытовой электроникой, которую мы покупаем, мечтая, что она наполнит радостью нашу семейную жизнь. Как и в тех случаях, когда детские вещи снабжаются этикетками модных брендов, покупка новой кухонной утвари из нержавейки дает нам альтруистическое «алиби». Мы твердо верим, что не просто балуем себя, а вкладываемся в семью. Мы заваливаем наших детей бесчисленными коробками с игрушками, о которых они забывают уже через неделю. Поскольку детство в наши дни становится все короче, сами эти игрушки тоже изменились: больше всего игрушек теперь продает «Макдоналдс», и почти все они – предметы мерчендайзинга в поддержку очередного блокбастера.

      Более того, наши вещи стали как никогда велики по размеру – как будто эпидемия ожирения, поразившая большинство стран Запада, затронула и их тоже. Отчасти это результат феномена, известного в маркетинге как «стадия зрелости товара».