Скоропостижный помещик. Саша Чёрный

скать спокою. Ходил-бродил и забрался в людскую баню, что на задворках стояла. Соломки в угол подбросил, умостился кое-как, притих и дремлет. Блохи огнем калят, да что ж, ужели из-за такой сволоты не спать…

      Однако слышит, кто-то в вещевом мешке копается, – мышь не мышь, будто пес лапами скубет. Лунный дым пол заливает. Приклонил солдат голову, видит – зверь вроде древесной обезьяны. Откуль такому в Волынской губернии взяться? Глянул в другой раз, аж сердце зашлось: сверху рожки, снизу копытца, на пупке зеленый глаз горит. Подтянулся Кучерявый, – солдат не кошка, некогда ему пугаться. Левую ладонь мелким крестом закрестил, изловчился и хвать за мохнатый загривок. Черт и есть, только мелкой масти, – надо полагать, из нестроевой чертовой роты самый ледащий.

      – Ты чего, гад, в мешке шарил?

      – Нитки, – говорит, – вощеной искал. Прости, служивый, дьявола ради.

      – Зачем тебе, псу, нитки?

      – Мышей летучих наловил, взводному бесу на уху. А нанизать, дяденька, не на что.

      – Вот я тебе чичас нанижу.

      Выудил из кармана трынчик, сыромятный шинельный ремешок, и, ладони не снимая, скрутил бесу лапки, как петуху на базаре. Встряхнул и сел сверху.

      – Ндравится?

      – Чему ндравиться? Дурак стоеросовый. Пользы своей не понимаешь.

      И захныкал.

      – Кака така польза? Чего врешь?

      – Солдат врет, а черт как стеклышко. Ты б меня отпустил, я б тебе за это исполнение желания, как полагается, сделал.

      – Надуешь, кишка тараканья.

      – Ну, жди до свету. Может, я днем дымом растекусь, будешь, дурак, с прибылью. Чертово слово – как штык. Не гнется. Ты где ж слыхал, чтоб наш брат обещанья не сполнял. Ась?.. А, между прочим, зад у тебя, солдат, чижолый. Чтоб ты сдох.

      И опять захныкал.

      Задумался Кучерявый. Чего ж пожелать? Сыт, здоров, рожа как репа. Однако машинка у него заиграла, а черт тем часом перемогся, дремать стал, – глаз на пупке, как у курицы, пленкой завело.

      – Ладно. Что дрыхнешь-то? Тут тебе не спальный вагон. Сполняй желание: желаю быть здешним помещиком. Поживу всласть, мозговых косточек пососу… Хоть на час, да вскачь. Делай!

      Черт лапой пасть прикрыл: смешно ему, да обнаруживать нельзя.

      – Что ж, – говорит, – вали… Удалось картавому крякнуть. Это ты, солдат, здорово удумал.

      – А куда ж ты настоящего помещика определишь?

      – Не твоя забота месить чужое болото. Подземелье у нас за дубняком есть: там и переспит, очумевши. А когда тебе надоест…

      – Чего ж тогда делать-то?

      – Волос у меня выдери да припрячь. Подпалишь его на свечке – помещик опять на своем отоман-диване зеньки протрет, а ты прямо к вечерней поверке на свое место встрянешь. Понял?

      – И козел поймет. Только как бы мне за самовольную отлучку не нагорело. Фельдфебель у нас, брат… шутник.

      – Эх ты, мозоль армейский. В помещики лезет, а наказаниев боится. Ну, и сиди до утра, дави мои кости, – хрен сухой и получишь.

      Привстал Кучерявый, ладонь с загривка снял. Плюнул ему черт промеж ясных глаз. Слово такое волшебное завинтил, – аж по углам зашипело: «Чур-чура, ни пуха, ни пера… Солдатская ложка узка, таскает по три куска; распяль пошире – вытащит и четыре». Зареготал черт и сгинул.

      И смыло солдата, как пар со щей, а куда – неизвестно.

* * *

      Наутро протирает тугие глаза – под ребрами диван-отоман, офицерским сукном крытый, на стене ковер – пастух пастушку деликатно уговаривает; в окне розовый куст торчит. Глянул он наискосок в зеркало: борода чернявая, волос на голове завитой, помещицкий, на грудях аграмантовая запонка. Вот тебе и бес. Аккуратный, хлюст, попался. Крякнул Кучерявый. Взошел малый, в дверях стал, замечание ему чичас сделал:

      – Поздно, сударь, дрыхнуть изволите. Барыня кипит, – третий кофий на столе перепревши.

      – Ты ж с кем, – отвечает солдат, – разговариваешь? Каблуки вместе, живот подбери.

      – Некогда, – говорит, – мне с животами возжаться. Барыня серчает. Приказала вас сею минуту взбудить. Все дела проспали.

      – Как барыню зовут-то?

      Шарахнулся малый:

      – Аграфеной Петровной. Шутить изволите?

      – А тебя как кличут?

      – Ильей пятый десяток величают. Кажная курица во дворе знает.

      Спугался слуга. Помещик у них тихий, непьющий, – барыня строгая, винного духу не допускала. С чего бы такое затмение?

      Влез солдат в поддевку, плисовые шаровары подтянул, сам себе перед зеркалом рапортует: