Восемь трупов под килем. Фридрих Незнанский

к – антресоль или кровать второго яруса. Спальное пространство едва просторнее вагонного купе. Весьма стесненные обстоятельства. В завершении стены – проем, но там не видно ни зги. Дрожащая муть съедала пространство.

      Он попробовал пошевелиться, рискнул привстать и рухнул обратно, едва не лишившись чувств от залпа картечи под лобной костью. Несколько минут лежал неподвижно, тщась связать обрывки воспоминаний. Связной картины не выходило. Что он знает о собственной личности? Некий Турецкий, Александр Борисович, бывший следователь по особо важным делам при Генеральной прокуратуре, ныне вольный частный «стрелок», живущий и работающий в Москве, а сейчас, в середине июля 2009 года…

      Чем он занимается в середине июля 2009 года? Где он, черт возьми, занимается? На того ли человека он поставил? А как насчет деталей биографии?

      К мерзким ощущениям прибавился страх. Только амнезии не хватало для полного благополучия. Нет, не нужно спешить – можно насмешить кого-нибудь. Раз уж приключилась неприятность, нужно поменьше паниковать, сохранять достоинство. Память и хорошее самочувствие – дело наживное, а вот все прочее…

      Он лежал, превозмогая боль, дышал размеренно, прислушивался. Еще одна причина пасть духом – вместе со зрением, похоже, садился и слух. Такое впечатление, что он лежал в глухом склепе, надежно защищенном от внешнего мира. Вдобавок склеп качался…

      Но раз он что-то видел, значит, неподалеку располагался источник света. Этот источник не был электрическим. За проемом находилось окно. С этой мыслью он и распался на невидимые сущности…

      Второе пробуждение было не лучше первого. Но мысль о том, что он Турецкий Александр Борисович (и далее по тексту), стала доминировать. И зрение понемногу возвращалось. Стена перед глазами оставалась серой, но на стене уже различались настенный светильник в форме растопырившего лепестки тюльпана, крохотная картинка в непропорционально массивной рамке. Быт, пейзаж, или что-то в этом духе. Справа тумбочка, миниатюрный столик, стилизованный под ломберный, но явно имеющий неисправимый дефект – выдвижной ящик был разломлен пополам. Все просто, никаких высоких технологий. Самое время пробуждаться и начинать что-то делать. Для начала – подумать.

      Он сел на кровати, схватился за голову обеими руками, чтобы не кружилась и лучше думала, выждал пару минут. Поднялся, держась за тумбочку. Страдания продолжались – тело бурно протестовало. Он мог бы тронуться в путь, но решил не рисковать (неизвестно, как в этой местности с врачами), сел на койку, стал ощупывать себя. Никаких гематом, ссадин, переломов. Значит, его не били, он не ранен, не убит. Напился, как сапожник, и не помнит ни черта. Но вроде не похоже, состояние, конечно, ассоциировалось с похмельем, но остатки разума подсказывали, что тема неправильная. Алкоголь, возможно, присутствовал, но в несоразмерных с состоянием количествах. Судя по всему, он крепко отравился. Съел несвежий морепродукт?

      Засевшие в бункере фрагменты памяти потихоньку выходили с поднятыми руками. Еще вчера он наслаждался отпуском в городе Сочи…

      Поздравляем, Александр Борисович, вас щедро накормили клофелином. Откуда в вас его столько? Доктор прописал? Еще немного, и вы бы, наконец, узнали, есть ли жизнь после смерти…

      Головная боль становилась тупой и стабильной. А как насчет собственного экстерьера? Модные брюки со свежими пятнами на коленях – полз куда-то (интересно, куда?), грязные туфли, невесомая курточка – не средство защиты от холода, а прибежище документов, денег и прочих необходимых вещей. Он вывернул карманы. Отыскались паспорт, лицензия на ведение частной детективной деятельности. Он вздохнул с облегчением. Документы на месте, он действительно Турецкий Александр Борисович (кто бы сомневался), прописан в Москве, женат на некой Ирине Генриховне… Мать честная, ведь Ирина вчера вечером была с ним! Где она?

      Он выбросил из карманов зажигалку, пачку сигарет. Часы на месте – и показывают десять тридцать утра. Ни денег, ни телефона – дьявол! Он заставил себя успокоиться. Все в порядке, он должен угомонить все свои семьдесят две тысячи нервов, освежить память. Но информация выдавливалась мизерными порциями, ей что-то мешало, словно камень положили поперек дороги. Его обчистили, бывает. Кто? Бесхитростные ночные воришки, поскольку на документы не покусились. Но как он оказался в этой комнате? Она по-прежнему продолжала качаться…

      Он доковылял, держась за стенку, до проема. Муть рассасывалась, он обнаружил, что помещение просторнее, чем он думал, – спальное место в нише отгораживала перегородка. Уже не купе, а два купе, что, в общем-то, тоже не хоромы. Диванчик, шкаф, привинченный почему-то к потолку, настенное зеркало в бронзовой рамке, дверь, окошко – маленькое и круглое…

      Он прилип к окошку, оказавшимся (вот же чудо) иллюминатором. Шершавый ком зашевелился в горле. Он находился на судне, судно плыло по открытому морю. Погода не баловала, небо затянули серые облака, море волновалось – впрочем, не штормило: пенились белые барашки, темно-серая масса воды мерно колыхалась – практически рядом, за стальным поручнем и прилепленным к нему спасательным кругом без указания названия судна. Только вода, ничего другого, ни берега, ни других судов – одно лишь бесконечное