Ворота из слоновой кости. Алексей Корепанов

p>

      Никогда

      Ничего не вернуть,

      Как на солнце не вытравить

      пятна,

      И, в обратный отправившись путь,

      Все равно не вернешься обратно.

Николай Новиков.

      1

      Стоял душный, но ветреный июньский полдень, в жарком воздухе, насыщенном запахами раскаленного асфальта и выхлопных газов автомобилей, носилась пыль вперемешку с назойливым вездесущим тополиным пухом. Столица превратилась в гигантскую парилку, и населению мегаполиса оставалось уповать только на то, что синоптики, обещавшие вечернюю грозу, на этот раз не ошибутся в своих прогнозах. Июнь две тысячи восьмого побил все рекорды среднемесячных температур за последние сто лет (старожилы, как обычно, не могли ничего припомнить), и то тут, то там в пригородной зоне вспыхивали лесные пожары и едким дымом исходили тлеющие торфяники.

      Кононов сидел под тентом летней пивнушки, пристроившейся в чахлом скверике на углу 6-й Студенческой и Воскресенской, и, водрузив локти на столик, цедил пиво, то и дело смахивая с бровей капли пота. В углу вяло переругивалась кучка каких-то восточных людей, а больше в пивном заведении никого не было. Да и кто это будет накачиваться пивом в полдень пятницы? К тому же, не рядовая пятница стояла на дворе, а пятница, тринадцатое… По пятницам большинство горожан работает, а те, кто не работает, не могут позволить себе раскошелиться на пиво… а другая категория неработающих пьет пиво не здесь, в окраинном районе – сонмище безликих многоэтажек, а в совсем других местах, и необязательно именно пиво. Кононов же сидел здесь потому, что сегодня получил расчет, и еще потому, что уединяться в выжженной обезумевшим солнцем квартире ему совершенно не хотелось. Ничего ему не хотелось, даже пива. Но надо же было хоть чем-то заняться…

      Охранником в агентстве «Вега» он проработал без малого два года. И ушел отнюдь не по своей воле – просто хозяин намеревался пристроить своего, вернувшегося после отсидки. Кононов на него не обижался, понимал, что босс не мог поступить иначе – был чем-то крепко обязан возвращенцу, на что и намекнул в разговоре с Кононовым. И смотрел виновато…

      Да, Кононов не обижался, вернее, старался не обижаться – но что делать дальше? Как и чем зарабатывать себе на хлеб, пусть даже и без масла? Сорок лет он топтал эту многострадальную землю, и была у него за плечами и работа рекламным агентом, и книготорговля, и перепродажа всякого ходового товара… Думал ли он, заканчивая некогда исторический факультет университета, что никому не будет он нужен со своей специальностью (если, конечно, есть такая специальность – «историк») в новую, ошеломляющую своей непредсказуемостью и безбашенностью эпоху девяностых годов – последних годов агонизирующего тысячелетия, – вереницей черных воронов пронесшихся над развалинами великой державы?

      Не думал. Ни разу ни единый отзвук не донесся до него из будущего, и никогда не видел он пророческих снов. А назойливые цыганки-гадалки, как обычно, врали.

      Он не знал, что делать дальше, и сидел в пивнушке в двух кварталах от собственной квартиры, и выпитое пиво тут же проступало потом на лбу и на спине под прилипшей к телу рубашкой.

      Можно было, конечно, допить пиво, потом поплакаться жене и, прихватив все свои сбережения, податься куда-нибудь на восток или на север, или на юг, предлагая себя в качестве недорогой рабочей силы, но и с этим были проблемы.

      Во-первых, у него не было жены. Вернее, была когда-то, лет пятнадцать назад, но давно затерялся ее след, и вряд ли он узнал бы ее теперь в вагоне метро или на улице. Во-вторых, никаких сбережений – ни больших, ни маленьких – у него тоже не было. А в-третьих, не хотелось ему уезжать ни на север, ни на юг. Если уж и уезжать куда-то – так только в родную Тверь, которую он помнил еще Калинином… но там его никто не ждал. К тому же, навсегда впечатались в память прочитанные когда-то чьи-то строки: «Можно в те же вернуться места, но вернуться назад невозможно…»

      Он уже успел убедиться в абсолютной справедливости этих горьких строк.

      В общем, никаких перспектив не наблюдалось, и пиво казалось Кононову горьким, как те строки. Горьким, как жизнь.

      Ветер гонял по газонам и щербатым тротуарам обрывки упаковок от мороженого и смятые одноразовые стаканчики. Проносящиеся туда-сюда ошалевшие автомобили казались глазастыми чудовищами, а люди – уродливыми куклами на батарейках; их движения были вялыми и наводили на мысль об истечении срока годности батареек. Нелеп и никчемен был мир в жаркий июньский полдень, и столь же нелепым и никчемным в этом мире ощущал себя Кононов.

      В рокоте, донесшемся с выцветшего неба – оно напоминало застиранную тряпку, – на несколько мгновений утонул привычный уличный шум. Из-за плоских крыш многоэтажек, покрытых порослью телевизионных антенн, выскочили два пожарных вертолета и, разгребая винтами желеобразный воздух, унеслись за крыши таких же многоэтажек по другую сторону от пивной.

      «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете…» – вспомнилось вдруг давнее, детское.

      Кононов грустно усмехнулся. Ни бесплатного кино, ни эскимо в обозримом