Слово, образ, миражи. Влада Юрьева

угих же висели лоскуты материи. Они могли бы кому-то помешать, особенно в темноте, – если бы здесь были люди. Но все семь комнат пустовали, и единственным звуком, нарушавшим это безмолвие, была приглушенная запись итальянского тенора где-то вдалеке.

      Действительно, это был очень странный дом.

      Его пустота была не такой безжизненной, как могло показаться вначале. Просто единственное существо, остававшееся внутри, сдерживало движение настолько долго, что воспринималось лишь как часть окружения. Но стоило мужчине пошевелиться, и иллюзия разрушалась, показывая, кто хозяин этой территории.

      Он был идеальным обитателем для этого странного дома. Мужчина, еще совсем не старый, казался отрешенным от жизни, не мертвым, но уже шагнувшим к этому. Природа щедро одарила его – он был высоким, плечистым и подтянутым… когда-то, в недалеком прошлом, которое теперь казалось ненастоящим. Сейчас его мышцы были иссушены болезнью и скрывались под сероватой, нездоровой кожей, усеянной крупными язвами. Волос у мужчины не было, губы на обезвоженном лице побелели, и лишь глаза показывали, что жизнь в нем не просто теплится – пылает. Эти глаза никак не вязались с образом смертника, доживающего свои последние дни.

      Воздух рассек звуковой сигнал, предупреждавший, что на дорогу свернула машина. Эта дорога вела только к его одинокому дому, так что гадать, к кому стремятся неведомые гости, не приходилось. По его подсчетам, оставалось минут десять до того, как они постучат в дверь.

      Мужчина горько усмехнулся и поднялся с кресла. Минуя веревки, он прошел на второй этаж, в спальню, такую же аскетичную, как весь дом. Здесь, напротив кровати, уже был разожжен небольшой камин.

      Мужчина завел прикроватный будильник; сигнал должен был прозвучать через двенадцать часов. Хозяин дома по опыту знал, что эти двенадцать часов будут для него вечностью и девятью кругами ада. Но машина уже едет к дому, а значит, иного пути нет.

      Он сел за простой деревянный стол, на котором были приготовлены зеркальные очки и бархатная салфетка, скрывавшая заранее разложенные предметы. Отогнув ткань, он увидел два маленьких шприца, наполненных мутной жидкостью – все как он оставил.

      Он знал, какая боль его ждет, и не видел смысла оттягивать неизбежное. Его действия были рассчитаны по минутам. Если не закончить все очень быстро, может вообще не получиться. Даже он мог стерпеть ту агонию, что его ожидала, лишь до определенного предела.

      Мужчина взял один из шприцев и наклонился над очками, служившими сейчас зеркалом. С твердостью, которой могло позавидовать абсолютное большинство людей, он поднес шприц к глазу – и ввел иглу внутрь роговицы, не слишком глубоко, всего на долю миллиметра. Обратного пути уже не было.

      Жидкость из трубки вошла в глаз, пережигая ткани, заслоняя хрусталик мутной пеленой.

      Ощущение было такое, словно в лицо плеснули кислотой, и хотелось остановиться, зажать глаз руками и просто выть от страха и боли.

      Он не позволил себе такую слабость. Пока эффект не вступил в полную силу и он еще мог контролировать свои руки, мужчина подхватил второй шприц и повторил процедуру. Точность здесь важнее всего, если игла войдет слишком глубоко, зрение не вернется.

      Теперь препарат уничтожал оба глаза. Зрение стремительно мутнело, мир погружался в темноту, и голова пульсировала болью. Чтобы хоть чем-то отвлечь себя, он подобрал оба шприца и бросил в огонь камина. Дымоход работал отлично, и запах жженого пластика в комнату не проник. Салфеткой мужчина промокнул слезы, ручьями струившиеся из пораженных глаз, а затем и ее бросил в огонь.

      К моменту, когда догорела салфетка, он был абсолютно слеп.

      Вот тогда и стало ясно, почему дом был таким странным и к чему здесь натянули эти веревки. Именно по ним мужчина теперь передвигался, они указывали ему направление. Узлы и лоскуты позволяли понять, где именно он находится, не блуждая по просторным залам. При такой хорошей организации их было бы достаточно, но боль, все еще сжигающая мужчину изнутри, мешала ему полностью контролировать свое тело. Она шатала его, била дрожью, бросала на стены. К счастью, острые углы были стесаны, и покалечиться он не мог.

      Когда в дверь постучали, он полностью оправился. Надел зеркальные очки, с помощью которых делал укол, нашел в углу белую трость. Он все еще двигался медленно, но уже владел собой.

      – Кто? – спросил он, останавливаясь у входной двери. Голос звучал слабо и хрипло, словно мужчина днями ни с кем не говорил.

      – Откройте, полиция!

      Он не мог быть уверен, полиция это или нет – теоретически. Но он все прекрасно знал, поэтому и распахнул перед ними дверь. Бледный зимний свет рванулся в помещение, которое было так давно от него скрыто. Солнечные лучи упали на мужчину, позволяя полицейским, собравшимся на крыльце, разглядеть его неестественную худобу, воспаленную кожу, мешковатый костюм, белую трость и очки.

      Услышав свое имя, мужчина кивнул, улыбнулся, демонстрируя кровоточащие десны. И чем дольше полицейские смотрели на него, тем сложнее им было понять, как в нем вообще теплится жизнь, как он ходит сам!

      – Чем я могу