Вишенки в огне. Виктор Бычков

жему воздуху. Однако за это короткое мгновение успела обжечь огнём лицо, руки, подпалить исподнее белье на нём.

      – А – а – а – а! – дико заорал от боли.

      Вскочил и снова упал, закрутился, заскользил по прохладной утренней, влажной от росы почве, пытаясь сбить, погасить тлеющее бельё, унять, снять, затоптать и растереть о землю неимоверную боль от ожогов.

      То ли и вправду удалось, то ли последующие бомбовые удары, вой заходящих на цель бомбардировщиков сняли боль физическую, заменив её страхом, ужасом, которые на некоторое время парализовали и сознание, и тело. Но замешательство длилось недолго, и младший сержант остановился вдруг, замер, уставился на объятый пламенем парк боевой техники.

      Огромные клубы чёрного дыма от горящих машин рвались вверх, закрыли небосвод, страшной, тёмной тенью окутали танковый полигон, стлались по – над землёй, смещались куда-то за лес, навстречу встающему солнцу. Самолётный рёв бил по нервам, заставлял дрожать все внутренности противной дрожью, пытался парализовать волю, вызывал панику. Командир танкового экипажа младший сержант Кольцов еле-еле, из последних сил сдерживал себя, чтобы не поддаться ей, не запаниковать, не броситься, очертя голову, куда глаза глядят, хотя в первое мгновение такое желание было.

      Только вчера они в составе роты прибыли на этот полигон, сменили курсантов другого подразделения, и вдруг такое…

      Кузьма крутил головой, вращал расширенными от страха глазами, пытаясь увидеть сослуживцев: инстинкт солдата уже звал к товарищам, к оружию. Дикий, животный страх человека за собственную жизнь постепенно силой воли оттеснялся на второй план, уступая место осознанию себя мужчиной, солдатом, бойцом, командиром. Воинский устав обязывал к активному действию, к защите, к обороне, к отражению атаки противника. И он взял верх, победил.

      Обожжёнными руками нащупал обмундирование, в спешке натянул на себя, сунул босые ноги в ботинки, обмотки даже не стал наматывать, затолкал в карман.

      Рядом копошился, матерясь, стрелок-радист Павлик Назаров. Механик-водитель Андрей Суздалыдев уже стоял одетым, поминутно приседая при каждом новом взрыве.

      – Братцы, это война! Так учения не проводят, клянусь!

      Наводчик Федор Кирюшин, которого в экипаже все называли Кирюшей, сидел на земле в исподнем белье, смотрел безумными глазами на происходящее, вжав голову в плечи, обхватив её руками.

      – Господи, спаси и помилуй! Господи, спаси и помилуй!

      – В машину! В машину согласно боевому расчёту! – Кузьма уже оделся, был готов бежать в горящий танковый парк к танку КВ-1, но задерживал наводчик, который продолжал в растерянности и страхе твердить, как заведённый:

      – Господи! Господи! Конец света! Спаси и помилуй, Господи!

      – В машину! К маши-и – не – е! Креста душу мать! К машине! – ухватил подчинённого за шиворот, с силой оторвал от земли. – Вперёд, к машине!

      И уже стрелку-радисту:

      – Назаров! Заряжающего Ивлева Володьку разыщи и с ним в парк! Он дневалил у грибка.

      Однако Кирюшин снова мешком осел на землю, не уставая повторять:

      – Господи! Спаси и помилуй мя, грешного, Господи!

      – Твою гробину мать! – опять заматерился Кольцов. – Встать! К машине! Убью, сволочь! – но, видя, что и это не помогает, позвал на помощь Андрея. – Суздальцев! Помоги!

      Механик-водитель тут же подбежал к командиру и сразу всё понял.

      Не раздумывая, с ходу залепил оплеуху наводчику, подхватил того под руку, стал поднимать с земли.

      – Клин клином, командир, клин клином! Это от страха, это пройдёт, – успел упредить очевидный недоуменный вопрос командира. – Кирюша, Кирюшка, вперёд, вперёд, браток!

      И правда, Кирюшин как очнулся вдруг, ожил, смятение и растерянность на лице сменились осмысленным выражением: вскочил, скомкал обмундирование, прижал к груди, кинулся за товарищами в исподнем белье. В последний момент вспомнил о ботинках, вернулся обратно, подхватил с земли, бросился вдогонку.

      Уже на выходе из палаточного городка, у грибка, где должен находиться дневальный, наткнулись на стрелка-радиста Павла Назарова. Стоя на коленях, тот тормошил лежащего на отсыпанной речным песком дорожке заряжающего из их экипажа Володьку Ивлева.

      – Команди-и – ир, Кузьма-а – а, ребята-а – а, – дрожащим голосом произнёс Павлик. – Командир, Вовка, Вовка-то мёртв, команди-и – ир. Как это? За что-о – о, командир?

      Мокрые глаза стрелка-радиста, в которых отражались всполохи пожара, смотрели на Кольцова снизу, искали ответ не только на смерть товарища, но и на весь тот ужас, что творился, происходил вокруг. Рядом лежало тело рядового Ивлева с размозжённой осколком бомбы головой.

      – Встать! К машине! – рявкнул командир танка.

      В Кузьме сейчас уже сидел и всецело руководил им младший сержант, младший командир Красной армии, в задачу которого входило вывести свой танк из – под обстрела из горящего парка в район сосредоточения, куда обязан прибыть по боевому расчёту на случай тревоги. А собственная боль, жалость по