Медальон Таньки-пулеметчицы. Ольга Баскова

>Она немного помедлила, прежде чем лечь в постель, вынула острую шпильку из густых темно-русых волос, и они тяжелым водопадом упали на плечи.

      – Шо возисся? – раздался голос мужа. – Словно яка королевна прихорашивается.

      – Иду, – покорно ответила она и присела на краешек кровати. Его мозолистая ладонь, нырнув под ее рубашку, прошлась по спине.

      – Марк, не надо, – прошептала Евдокия и дернулась. Муж приподнялся на постели:

      – Шо? Шо табе не так?

      – Тяжелая я, – выдохнула женщина, смело взглянув в его серые глаза. – Другэй месяц уж. Боюсь, ребятеночку зло причиним.

      Марк с силой схватил ее за руку, оставляя синяки на нежной коже.

      – Тяжелая? Да ты в своем уме? Ртов у нас шестеро, куды ище одного? Шоб завтра избавилась. К Андреевне ступай, поможет.

      Евдокия тряхнула головой:

      – Шоб я свое родное дите? Ни в жизни.

      – Дрянь ты. – Муж снова опустился на подушку. – Тока о себе думаешь. Ты будешь брюхо греть, а я? У колхозе ишачить? Не всегда исть шо, как жить будем?

      – Проживем, – уверенно сказала она. – А дите убивать не буду.

      – Ну-ну. – Мужчина обиженно засопел и отвернулся к стене. – Поглядим.

      – Поглядим, Марк. Спи.

      Он еще долго ворочался, прежде чем захрапеть, а бедняжка до утра не сомкнула глаз. Да, конечно, муж прав, им придется тяжело. В колхозе жизнь нелегкая, огород еле дает пропитание. Как обуть, одеть и накормить семь голодных ртов?

      – Ниче, – решила Евдокия. – Руки есть – не пропадем.

      Глава 2

Смоленская область. Малая Волховка

      Дав себе слово, бедная женщина больше не знала покоя. Стараясь не отставать от мужа, который, что ни день, набрасывался на нее с попреками, она работала как вол в поле и в огороде, не позволяя себе расслабиться хотя бы на минуту. В тот хмурый августовский день, убирая сено, она почувствовала схватки и прилегла под телегой. Соседка Мария, высокая, дородная, с коричневым от загара лицом, прорезанным белыми морщинками, присела рядом:

      – Начинается? Рано вродя.

      – Начинается, Маша, – призналась роженица. – Шо делать, если дите из чрева просится?

      Соседка оглянулась в поисках Марка:

      – Мужика тваво позвать? Ен до дома тебе довезет.

      Евдокия замотала головой:

      – Нет, сама доеду. Ты, милая, Андреевну предупреди. – Она погладила огромный живот. – Чувствую, ребятеночек тяжело пойдет. Помощь нужна. Ох, мамочки, больно! – вдруг закричала бедняжка и с трудом забралась на скрипучую разбитую телегу. – Беги, Маша, беги, милая. Ой-ой-ой…

      Слегка ударив худющую гнедую с молочным пятном на лбу лошадь кнутом, она откинулась на сено. Ребенок, казалось, раздирал внутренности, по ногам струилась горячая жидкость.

      – Ой, мамочки! – Евдокия взглянула на небо, словно ища поддержки у давно умершей матери. – Ой, мамочка, помоги!

      Пегая кляча неторопливо ступала по утоптанной копытами и сапогами тропинке, еле перебирая тощими ногами. Над ее костлявым крупом роились бормочущие оводы. У Евдокии не было сил отогнать их хворостиной. Она до крови кусала пухлые розовые губы и сжимала кулаки так, что ногти врезались в кожу. Когда старая скрипучая телега остановилась у почерневшей от времени избы с покосившейся крышей, женщина заметила бегущих к ней Марию и местную повитуху, бабку Андреевну.

      – Давай, родимая. – Бабы помогли ей слезть и под руки повели в дом. Сгорбленная повитуха, сверкая глазами из-под нависших седых бровей, приговаривала:

      – Кричи, милая.

      С помощью Марии она уложила роженицу на кровать. Выпученные голубые глаза Евдокии казались безумными. Рот раскрылся в беззвучном крике, розовел кончик языка, окаймленный молочным налетом. Из искусанной пухлой нижней губы бусинками сочилась кровь.

      – Воды нагрей, быстрее! – буркнула Андреевна и погладила дрожавшую руку Евдокии. – Терпи, бабонька, терпи, сейчас робеночку поможем.

      Она разложила на ветхой скамье чистые полотенца.

      – Тужься, милая.

      Почти ослепшая от невыносимой боли, Евдокия закричала.

      – Вот, милая, – подбадривала ее старуха. – Сейчас твово младенчика примем.

      На крик прибежала Мария и носилась возле кровати, как потерявшая след собачонка.

      – Скоро водичка… – прошептала она, глядя на исказившееся лицо соседки. Бабка вздохнула:

      – Не идет ребятеночек. Не хочет в наш мир. Ох, тяжко придется, только бы дитятко не сгубили. – Грубыми коричневыми руками в старческих пятнах она поглаживала огромный живот. – Ну, давай, родимая, тужься сильнее.

      Евдокия кричала и тужилась, обливаясь потом, думая про себя, что это самые тяжелые роды в ее жизни и что, наверное, она не переживет. Господи, ну почему этот ребенок идет так трудно?