Ноктюрн по доктору Фрейду. Михаил Лобачев

омню, что такое рэкет, откат, приватизация, дезинтеграция и самостийность. Я боюсь это забыть и поэтому просто пишу то, что помню.

      Я садился за стол, набивал чем-нибудь рот и просил: «Ба, – говори» (так всегда было вкуснее). Бабушка поднимала глаза к небу, задумывалась на минуту и начинала без всяких предисловий:

      Двадцатка

      – Твой дед был редактором районной газеты. Он входил в двадцатку. В двадцатку входил весь районный хозпартактив. Тогда был голод, ничего не было, люди ели лободу, собирали колоски, если могли, – спасались, кто как мог.

      Каждый член двадцатки раз в неделю получал котелок котлет, штук 25–30. Когда дед нес все это домой, он прятал его под полу кожуха и боялся, чтоб никто не увидел, и кричал дома, что больше не возьмет этот котелок, но, конечно, шел и брал.

      Обычно его не обременяли всякими общественными поручениями, но когда нужно было в очередной раз выбивать хлеб у крестьян, а брать уже было абсолютно нечего, пришлось задействовать в этом деле всех сознательных товарищей, и деда отправили в соседнюю деревню на хлебозаготовку.

      Отряд входил в дом, переворачивал все вверх дном, специальными щупами перетыкивали пол в доме, в погребе, двор, не закопал ли несознательный товарищ зерно где-нибудь. Хлеб, конечно, не находили, но продолжали рыть. Надо же как-то было отрабатывать свой котелок котлет.

      Вот и в тот раз дед посмотрел на все это и отрапортовал, что в Ивановке хлеба нет.

      Бабушка помнит только понуро стоящего деда и красного от натуги, орущего уполномоченного по заготовкам:

      – Как это нет? Ты думаешь, в другом месте есть? А ты знаешь, что у меня в Одессе корабли стоят под погрузкой, мы золотом платим за срыв поставок? А у него хлеба нет!

      В общем, деда из райкома убрали, оставшееся время прожили, как все, собирая колоски. А чуть позже его арестовали.

      Забавно, что я пишу эти вещи на Ванкуверской набережной, в кафе с видом на Инглиш бэй. В окружении сытых и довольных людей, живущих, в общем – то, почти в коммунистическом обществе. Но… какая огромная разница между нашими коммунизмами.

      Кохта завоює

      Произошла революция. Где-то там, в городах, проистекали судьбоносные события, менялись власти, менялись деньги, двигались массы людей. В отдаленном бабушкином селе было все относительно тихо. Чуть позже это движение коснулось всех. Сменялись отряды, которые входили в село. Более или менее регулярные армии, лучше или хуже одетые, с идеологией или без.

      В один из таких дней, рассказывает бабушка, «чогось стало дуже тихо, потім – фур-рр – щось понеслось по селі. Багато людей на конях, якісь дивні солдата – хто у чому. Дід Юхим стояв біля хати (а розумний був дід, хазяйство справне).

      Підлітає до ньго один на коні – де дорога на Київ? А на ньому червона жіноча кофта, на голові хтозна-що (буденовка – М.Л.), очі скажені, дід махнув рукою, аби от гріха подалі, думав, зарубає. Скажений підняв коня на дибки та й погнався.

      Дід довго ще дивився у той бік. Підійшли люди, дід довго стояв і дивився, а потім каже до людей: «Ось запам’ятайте, що я скажу – кохта завоює!»

      Это было первое знакомство с Красной армией. Все, кто пережил революцию, запомнили слова деда Юхима. Кофта таки завоевала. Но отряды одержимых фанатиков и отпущенных из тюрем бандитов были только первым эшелоном инферно, которое выпустили на свободу большевики. Дальше персонажи менялись, а суть оставалась прежней – непонятная опасность принимала самые неожиданные формы, но была живучей, агрессивной и неистребимой вопреки всем законам логики. Дед заметил это во всаднике, но он не знал таких слов, как инферно. Его односельчане тоже это поняли, кто позже, кто раньше, хотя таких слов не знали тоже, когда руками таких же людей тысячи других были расстреляны, заморены голодом, замучены в лагерях, на месте храмовых алтарей построены городские туалеты, а все эти грехи легли безответной тяжестью на душу целого народа.

      Слово чести

      Сначала об этом не принято было говорить. У прапрадеда был хутор, а также семь пар волов, которые он посылал в Крым за солью. Собственно, это было то же самое, что иметь сегодня семь траков-контейнеровозов, только вместо дальнобойщиков – чумаки.

      Прапрадед имел значительное по тем временам состояние. В свою очередь, прадед был человеком небогатым, но работящим. Он женился на прабабушке – девушке из богатой семьи, и стремился соответствовать состоятельным родственникам.

      Перед самой революцией помещик продал землю своим же крестьянам в рассрочку. Эту рассрочку они практически всю выплатили накануне переворота. Когда в деревню вошли красные войска – из тех, которые уже никуда не торопились, красные товарищи провели у прапрадеда в хате несколько дней, ели и пили. Потом прабабушке сказали – хочешь, чтобы мы его отпустили живым, собери денег. Прабабушка побежала по селу, собрала, что смогла.

      Деньги взяли, самому старшему члену семьи предложили проводить гостей. Вывели на улицу и расстреляли у забора. Прабабушка еще долго пыталась отдать долги.

      Дороги, которые мы выбираем

      Бабушка