Мистагогия. Преподобный Максим Исповедник

ний и объяснений. Для них форма не менее важна, чем содержание, – потому что форма передает не одни лишь факты, но и способ отношения к ним, способ созерцания, угадывания и внимательного размышления. Максим Исповедник относится к последнему роду философов, и даже если мы не признаем его чемпионом среди них, то почтение к нему будет безмерно.

      Максим Исповедник родился около 580 г. в семье константинопольского патриция – как и все выходцы из высшего сословия, он получил домашнее образование. Привычка к внимательным уединенным размышлениям, приобретенная с детства, много раз помогала ему в жизни. Споря с множеством оппонентов, он никогда не выходил из себя, умел быть задумчивым даже в разгар спора, а истолкование сложных фраз из Библии предпочитал любым, даже самым увлекательным построениям. Именно как толкователь Библии, умевший рассмотреть парадокс с разных сторон, не снижая его остроты, Максим Исповедник и вошел в классическое христианское богословие.

      Происхождение готовило Максиму блестящую карьеру, и в молодые годы, вероятно, он успел поработать администратором, но, предпочитая книжные занятия, стал в зрелом возрасте монахом, а примерно к пятидесяти годам и игуменом монастыря, находившегося всего в нескольких милях от Константинополя. Опыт Максима Исповедника помогает лучше понять историю монашества, не сводя его ни к отшельничеству в пустынях, ни к убежищу тогдашних маргиналов, яростных и необузданных, и потому нуждавшихся в систематической культуре наставлений. Близость столицы позволяла Максиму участвовать в ее интеллектуальной жизни, уклоняясь от жизни политической: политика, как и любая другая человеческая деятельность, становилась для него лишь притчей, примером, необходимым на пути к истинной жизни, но не вмещающим ее. При этом игуменство Максим понимал как наставничество, а именно умение разбирать все недоумения, возникающие у внимательных читателей Писания.

      Можно вспомнить, что монашество стало прообразом Чистилища у Данте Алигьери, где движение людей к спасению определяется голосом и призывом: кого позвали или кто обратился с мольбой, тот и быстрее восходит по горе Чистилища. Монахи древней Фиваи-ды, т. е. египетской пустыни, селились на расстоянии голоса, чтобы в случае болезни или иной опасности, позвать на помощь соседа. Для Максима Исповедника голос, умение призвать на помощь – ключ к строению мироздания. Согласно Максиму, Бог вызвал мир к бытию благодаря логосам, изначальным принципам творчества; Библия – это собрание голосов, обращенных к людям, и дерзновенных выступлений людей перед Богом; наконец, спасение – это голос любви: призвав другого человека к спасению, мы поняли его, прочли его замыслы и тем самым полюбили его. Любовь для Максима Исповедника – вовсе не чувство, а та проницательность, доброжелательность, ответственность и благоговение перед каждым человеком, которые и могут связать людей в общество.

      Но игумен недолго пробыл в окрестностях столицы. Империя Сасанидов захватила Малую Азию и Египет, и греки вынуждены были бежать дальше, в северную Африку, те края, которые мы сейчас называем Магрибом. Максиму было поручено опекать беженцев от имени Церкви: он был назначен советником экзарха Африки Григория, двоюродного брата императора Ираклия. Вероятно, в таком назначении Максима сыграли роль родственные отношения: его семья состояла в некотором родстве с императорской. Максим мог обращаться к императору и экзарху в любое время, благодаря чему он быстро наладил снабжение беженцев всем необходимым. У него оставалось время на научные занятия, и он стал изучать со всем вниманием труды Григория Нисского и загадочного христианского платоника, писавшего от имени Дионисия Ареопа-гита. В трудах Григория Нисского его привлекла идея эпектасиса (букв, «растяжения» или «простирания вперед») – возрастания блаженства в раю, наличия духовного прогресса и в инобытии, исходя из того, что любовь не перестает уязвлять человека в самое сердце, а значит, призывать его к новым свершениям, даже если он блажен. В сочинениях под именем Дионисия Ареопагита его пленила мысль о мироздании как о системе образов и зеркал, передающих божественный свет. Любовная рана теперь оказывалась омыта чистым светом познания. Потом Максим Исповедник долго разбирал отдельные высказывания этих двух богословов, показывая, что их емкие и острые выражения раскрывают целую программу спасения человека.

      Дружба с экзархом Григорием дорого обошлась Максиму: в Константинополе воцарился Констант, а Максима обвинили в том, что он подстрекал Григория к перевороту: якобы он видел сон, в котором ангельское войско Григория кричало о победе громче ангельского войска Константа. Его обвинили также в государственной измене, что из-за мнимого заговора африканские города остались без обороны и некоторые были захвачены исламскими войсками. Максим Исповедник дважды был судим и приговорен, как оскорбитель императора и «враг народа» (hostis publicus), к усечению правой руки, языка и вечной ссылке и, вероятно, так никогда и не был реабилитирован, даже когда был провозглашен Церковью великим святым и богословом. За клеветой на богослова-администратора стоял важнейший догматический спор его времени: о воле Христа.

      Власть гражданская и церковная выводила из единства миссии Христа единство воли Христа, и только Максим Исповедник распознал, к каким тоталитарным выводам