Полутона. Сарина Боуэн

ейчел. Не думай о нем.

      Но все остальные думали. Фредди Рикс был номинирован на «Грэмми», когда мне было десять, а его второй альбом месяцами занимал первые строчки музыкальных чартов. Пока я росла, я слышала его музыку в рекламе роскошных автомобилей по ТВ и стоя в аптечных очередях. Я читала его интервью для журналов People и Rolling Stone.

      Я вызубрила страничку о нем в «Википедии». Моего имени там не было. Не было и имени моей матери.

      Несмотря на это, мой интерес только рос. Я покупала его музыку на деньги, что получала за подработку няней, и сохраняла каждую журнальную статью о нем, какую только могла найти. Я была бешеной маленькой фанаткой, и в этом не было ничего хорошего.

      Если мы с мамой ссорились, я вешала очередную его фотографию над кроватью. Или же втыкала наушники в уши, игнорируя родителя, сидящего рядом, ради того, чтобы послушать родителя, которого никогда не видела.

      Я так злилась, что она отмалчивается. Сейчас я бы отдала что угодно, лишь бы взглянуть на нее еще раз.

      Что угодно.

      Но у меня больше не будет шанса выключить музыку и услышать мамин голос. А человек, который не удосужился появиться за почти что восемнадцать лет? Похоже, он сейчас ждет в кабинете социального работника, чтобы со мной встретиться.

      Мне становится дурно, когда фургон подъезжает к офису управления по делам детей и семьи. Мои руки вспотели настолько, что я с трудом расстегиваю ремень безопасности. Вытерев их о джинсовую юбку, я нащупываю засаленную ручку двери.

      Каждый раз, когда еду в этой старой машине (той же самой, очевидно, что спасает детей из подпольных лабораторий по производству мета, или что там еще делают социальные работники), я думаю: «Это не моя жизнь».

      Тем не менее неделю назад она стала моей.

      Жить в государственном приюте ужасно. Однако не настолько, как услышать от онколога матери, что не важно, поможет ли химиотерапия ее опухоли, потому что инфекция может убить ее раньше.

      Он был прав. Так и случилось. И ничто не будет уже как прежде.

      – Я заберу тебя через полчаса, – говорит водитель, пока я оцепенело выбираюсь из машины навстречу липкому полудню в Орландо.

      – Спасибо, – бормочу я. Ответ в одно слово – все, на что я сейчас способна.

      Чувствуя привкус желчи во рту, провожаю фургон взглядом. Однако у меня все еще есть выбор. Хотя штат Флорида недавно и принял несколько решений относительно меня – и некоторые из них звучали как несусветный бред, – я почти уверена, что по закону меня не могут заставить войти в это здание.

      Я не обязана встречаться с человеком, который бросил меня еще до того, как я родилась. Вместо того чтобы зайти, тяну время, стоя на раскаленном тротуаре, пытаясь думать.

      Тысячу раз я представляла, как встречу Фредерика Ричардса. Однако ни разу не думала, что это произойдет под флуоресцентными лампами управления по делам детей и семьи Флориды.

      Я разворачиваюсь, обдумывая варианты. Примыкающая парковка принадлежит торговому центру. Там есть смузийная, магазин видеоигр и маникюрный салон. Я могла бы прогуляться, выпить смузи и сделать маникюр вместо встречи с отцом. Если бы была посмелее, то так бы и сделала.

      «Как тебе такое, Фредерик Ричардс?» – моя жизнь может продолжаться и без знакомства с ним. Мне исполнится восемнадцать через месяц. Мой кошмар с соцслужбами тогда в любом случае закончится.

      Он будет сидеть в офисе Ханны, поглядывая на часы каждую пару минут, в то время как я буду потягивать смузи, сидя в заведении через дорогу.

      Ах да. Я ведь не люблю смузи. Напиток не должен быть густым.

      Пока я мысленно гуляю по Крейзитауну, надо мной сияет палящее солнце Флориды. Капля пота стекает по моей спине, и я вижу мужчину, следящего за мной с водительского места темного седана, стоящего на обочине с другой стороны дороги. Нервный разряд пронзает мою грудь. Однако тут же исчезает, когда я понимаю, что человек за рулем вовсе не Фредерик Ричардс. Он латиноамериканец, у него темные волосы с проседью.

      Я хмурюсь.

      Он широко улыбается.

      «Извращенец», – отворачиваюсь и распахиваю дверь офиса соцработника. Меня встречает поток холодного воздуха, но работающий кондиционер – единственная приятная вещь в этом месте. В комнате все серое, включая металлическую офисную мебель и выцветшие стены, которые, вероятно, нуждаются в покраске дольше, чем я живу.

      – Привет, Рейчел, – приветствует меня морщинистая секретарша. – Можешь присесть, Ханна позовет тебя, как только будет готова.

      Смотрю на дверь Ханны.

      «Он действительно там?» – я не спрашиваю, однако, потому что во рту у меня вдруг стало сухо, как на корочке горелого тоста. Новая волна отвращения накатывает на меня, когда я устраиваюсь в обветшалом кресле прямо перед кабинетом Ханны.

      По привычке лезу в карман за наушниками iPod Classic. Стальные края кажутся холодными под моими влажными пальцами. Музыка всегда была моим наркотиком. В ладони у меня упорядоченный мир, организованный в плей-листы, созданные мною