Игги Поп. Вскройся в кровь. Пол Трынка

ают на свет снаряды: бутылки из-под виски, тяжелые черные из-под шампанского, фляжки из-под рома “Stroh”, стаканы, монеты, зажженные сигареты, а то и пакеты с травой, – выгодная позиция и хорошее зрение позволяли ему засекать их и указывать своему охраннику Джону Коулу, чтоб тот подбирал их и кидал в бас-бочку для сохранности. Он следил за Игги, своим вокалистом и некогда собратом по кайфу, и все больше злился, потому что каждый раз, взвинтив толпу на новый яростный виток, он отходил назад к барабанам, и весь град снарядов летел в сторону Скотта. Но Игги не виноват, просто чуть больше угашен, чем он сам.

      Продираясь сквозь тот отчаянный сет морозной ночью 9 февраля 1974 года в “Michigan Palace”, облупленном, мрачном кинотеатре двадцатых годов в центре Детройта, каждый из музыкантов находился в своем собственном мире. Клавишник Скотт Тёрстон был новенький, но уже уважал команду за упертый героизм и простецкую провинциальную надежду, которую хотелось разделить: прорвемся, победим во что бы то ни стало. Но как-то это все… вырождается, думал он. И когда Игги бросился в толпу, чтобы спровоцировать ее еще раз, он почувствовал восхищение, смешанное с жалостью. Парень был готов. Готов ко всему, кроме успеха.

      Джеймс Уильямсон, крутой гитарист, для которого The Stooges были прежде всего пропуском в личную славу, известный среди ближайшего окружения под кличкой Череп, сосредоточась на том, чтобы гитара строила, и на своих опасных риффах, поглядывал на Игги почти презрительно. С задних рядов его научно-фантастический костюмчик, работа голливудского дизайнера Билла Уиттена, смотрелся довольно впечатляюще, но вблизи было видно: вещь изрядно ношеная. Еще с месяц назад он тащил группу вперед, хотел нового материала, репетиций, пусть даже без надежды на релиз. Но и он уже начал отчаиваться. Вокалист не тянет, да и сам он не тянет. Повеселиться, конечно, удалось изрядно, но пламенная тяга к успеху иссякла. Раньше хоть интересно было наблюдать весь этот спектакль, а теперь надоело. Игги его предал, а теперь он и сам уже ничего не может. И все же Джеймс чувствовал остатки симпатии к бывшему дружку, зная, каково ему сейчас.

      Рон Эштон был опустошен. Его унизили, пересадили с гитары на бас, никакой уже дружбы ни с братом, ни с Игги, только остатки надежды, что группа, которую они вместе создавали, сможет выполнить свою миссию и стать американскими «Роллингами». Но свободный, в отличие от остального состава, от наркотиков, он сознавал с неизбежной ясностью, что этот тур есть битье дохлой лошади, лошади, превращающейся в прах. До сих пор он держался на мрачном юморе, развлекая всех убийственными замечаниями насчет состояния команды и ее солиста. Были девчонки, были времена, были, да сплыли.

      И наконец, Игги. Неуязвимый Игги, который всасывает, как пылесос, любые наркотики, что окажутся перед носом, которого тур-менеджер несколько раз за последний месяц вытаскивал на сцену в бесчувственном состоянии, который пару дней назад пострадал в разборке с байкерами, но тут же пригласил их в “Michigan Palace” для продолжения. Который уже настолько физически и морально измучен и самим собой, и окружающими, что порой кажется: его жизненные силы и лучезарная внешность на исходе. Похоже, у него такой тяжелый срыв, что вся нервная система необратимо повреждена. Лицо одутловатое, и морщины собираются вокруг глаз – гипнотических синих глаз, обвороживших столько американских девиц. Сегодня он решил подразнить байкерскую публику, уверенную, что он голубой: вырядился в черное трико и какой-то шарфик, повязанный на манер прозрачной юбочки. Несмотря на идиотский прикид (а может, благодаря?), сообщил он байкерам, их девчонки продолжают его хотеть. И на всякий случай, если кто не понял, объявил следующую песню: “Cock In My Pocket” («Болт в кармане»). Даже сейчас, по-балетному гибко скача по сцене, он какой-то шаманской силой наэлектризовал толпу, наполовину опьяненную, наполовину презрительную, а то и просто отупевшую от кваалюда, дежурной дури “Michigan Palace”. Бандитская, психотическая гитара Джеймса Уильямсона опять и опять бросала Игги вперед, отправляя его в песни вроде “Gimme Danger” («Мне нужна опасность») и “I Got Nothing” («У меня ничего нет»), песни об обреченности, песни, которые он не мог не писать, несмотря на то что ни один рекорд-лейбл им не интересовался. Теперь, похоже, весь зал – и друзья, и враги – знал, что он обречен. И когда он выплевывал: «Можешь бросать в меня весь лед мира, мне все равно, я зарабатываю десять тысяч, и пошла ты…» – все понимали, что это пустая бравада. И даже если Игги Поп не знал этого, то Джим Остерберг, человек, создавший это необузданное альтер эго, – знал.

      Переговорив с Джимом перед началом, Майкл Типтон, который собрался записывать концерт на магнитофон, понял, что это будет последний концерт The Stooges, – для Игги повод повалять дурака, поиздеваться над публикой и над собственным отчаянным положением. Многие, и фанаты, и недруги, ходили на Stooges поглазеть, во что Игги нарядится на сей раз, поприкалываться над пикировкой между группой и публикой, но сегодня вечером их ждал цирк еще более абсурдный, чем когда-либо. «Я круче всех!» – кричал Игги в самые смертельные моменты, когда на сцену летели яйца, и одно угодило ему в лицо. Тем временем Рон следил, чтоб летящая из зала зажженная сигарета не попала ему в волосы. Сверкнув в лучах прожекторов, щелкнула по черепу тяжелая монета. Рон пощупал лоб: на пальцах была кровь.

      Всему окружению