Идеальное убийство. Рэй Брэдбери

дения, ночью, лежа в постели с женой, в то время как во всех остальных, залитых лунным светом, тихих комнатах дома спали мои дети, я подумал: «Сейчас я встану, пойду и убью Ральфа Андерхилла».

      – Ральф Андерхилл! – вскричал я. – Да кто, черт возьми, он такой?

      Убить его тридцать шесть лет спустя? За что?

      «Ну как же, – подумал я, – за то, что он сделал со мной, когда мне было двенадцать».

      Через час, услышав шум, проснулась моя жена.

      – Дуг? – позвала она. – Что ты делаешь?

      – Собираю вещи, – сказал я. – Для поездки.

      – А-а-а, – пробормотала она, перевернулась на другой бок и заснула.

      – По вагонам! Все по вагонам! – разносились по железнодорожной платформе крики проводников.

      Поезд вздрогнул и с грохотом тронулся.

      – До встречи! – крикнул я, вскакивая на подножку.

      – В следующий раз, – отозвалась моя жена, – лучше бы ты полетел!

      «Лететь, – думал я, – и лишить себя удовольствия размышлять об убийстве, пересекая равнины? Лишить себя удовольствия смазать пистолет, зарядить его и думать о том, каким будет лицо Ральфа Андерхилла, когда я появлюсь тридцать шесть лет спустя, чтобы свести с ним старые счеты? Лететь? Ну нет, лучше уж с рюкзаком на спине идти пешком через всю страну, останавливаясь на ночлег, разводить костер, поджаривая на нем свою желчь и горькую слюну, и вновь глотать свою застарелую, иссохшую, но все еще живую вражду и потирать так и не зажившие синяки. Лететь?!»

      Поезд тронулся. Моя жена пропала из виду.

      Я начал свой путь в Прошлое.

      На вторую ночь, пересекая Канзас, мы попали в ужасную грозу. До четырех утра я не спал, слушая рев ветра и раскаты грома. В самый разгар бури я увидел свое лицо, негативный снимок на темном фоне холодного оконного стекла, и подумал: куда едет этот безумец?

      Убивать Ральфа Андерхилла!

      Зачем? Просто так!

      Ты помнишь, как он ударил меня по руке? Синяки. У меня все было в синяках, обе руки; темно-синие, крапчато-черные и странно-желтые синяки. Ударить и убежать, это был Ральф, ударить и убежать…

      И тем не менее… ты любил его?

      Да, как любят друг друга мальчишки, когда им по восемь, по десять, по двенадцать лет; весь мир невинен, а мальчишки – это зло по ту сторону зла, ибо они не ведают, что творят, и все равно творят. Так что где-то в глубине души я нуждался в том, чтобы меня били. Мы были прекрасными друзьями, которые нуждались друг в друге. Я – чтобы меня били. Он – чтобы бить. Мои шрамы были эмблемой и символом нашей любви.

      Что еще заставляет тебя желать смерти Ральфа через столько лет?

      Поезд резко засвистел. Мимо проплывал ночной пейзаж.

      И я вспомнил, как однажды весной я пришел в школу в новеньком модном твидовом костюмчике, а Ральф, ударив, повалил меня на землю, извалял в снегу и свежей бурой грязи. Ральф хохотал, а я, пристыженный, по уши грязный, боясь предстоящей порки, пошел домой переодеваться в чистое.

      Да! А что еще?

      Помнишь глиняные фигурки из радиошоу про Тарзана, которые ты мечтал собрать? Фигурки Тарзана, обезьяны Калы и льва Нумы всего за двадцать пять центов каждая?! Да, да! Потрясные! Даже сейчас в моей памяти звучит этот крик человека-обезьяны, летящего с диким воплем на лианах через джунгли далеко-далеко! Но у кого были эти двадцать пять центов в разгар Великой депрессии? Ни у кого.