Авдотья и Пифагор. Иосиф Гольман

когда Пиф зашел в свою комнату (она примыкала к люксу Богдановых), то вообще удивился: ну зачем ему одному две кровати, да еще и диван?

      А вот что понравилось – это вид из окна. Внизу все было пестрым и в основном зеленым. И это самое все, насколько хватало глаз, рассекалось прямыми линиями каналов с мутной, тоже зеленой, но с коричневатым оттенком водой. Каналы казались неширокими, хотя, возможно, сказывался эффект тридцать второго этажа, а вот движение по ним было более чем оживленным.

      Катера совсем не походили на привычные, «Москвичи», что пыхтят на главной – и единственной, не считая Яузы, – судоходной реке российской столицы. Здесь они были приземистые, широченные – чуть не на весь канал. Благо встречных не наблюдалось: то ли движение одностороннее, то ли предусмотрены разъезды, как у железнодорожных составов, на одной колее.

      Передвигались необычные плавсредства плавно, но шустро. Пристань располагалась прямо перед гостиницей – и за несколько минут, что Пифагор простоял у окна, причалило три штуки. График как в московском метро.

      Не успевал катер ошвартоваться, как народ валом валил на берег. Причем не через вход-выход, а вдоль всего борта, поскольку сплошных стен конструкция не предусматривала. Как только «приливная» пассажироволна иссякала, с пристани на борт той же методой заливалась волна «отливная» – и немыслимое количество быстро скапливавшихся тайцев и туристов моментально исчезало в емком чреве суденышка.

      Все это проделывалось столь ловко и регулярно, что Пифагор, завороженный зрелищем, впервые за последние месяцы забыл про свою главную думу, из-за которой и заграница не радовала, и фантастический Бангкок не потрясал.

      Вернула его к действительности Ольга Николаевна.

      – Дима, будь добр, помоги.

      Он метнулся в открытую ею дверь между номерами и сразу оказался в их люксе. Ожидал увидеть что угодно – за время путешествия Александр Федорович дважды терял сознание, – но требовалась всего лишь несложная житейская помощь.

      Пиф ловко, какими-то по-особому мягкими движениями раздел Богданова донага и, взяв, как ребенка, на руки, отнес в ванную комнату.

      Да, если бассейн в этом отеле был похож на море, то ванная явно тянула на приличный бассейн.

      Ольга Николаевна уже набрала в нее воды. Пифагору не надо было проверять температуру, он давно убедился, что она все делала быстро и точно.

      Александр Федорович вытянулся в ванне во весь свой рост, и на фоне ее белизны еще сильнее выделилась болезненная худоба и нездоровая желтизна кожи. Ему явно было приятно и, как обычно, во время таких процедур – немного неловко.

      – Напрягаю я всех, – пробормотал он.

      – Перестань, – буркнула Ольга. – Никого ты не напрягаешь. Дима – на работе, а я – твоя жена.

      Больной прикрыл глаза и тихо вкушал нечастое в последние месяцы физическое удовольствие. Отсутствие боли уже было радостью. И как этого не понимают люди, у которых пока ничего не болит!

      Пифагор с привычным сочувствием оглядел своего пациента.

      При приличном росте масса тела – максимум килограммов пятьдесят. Умные глаза без очков кажутся растерянными. Но хоть не такими, какими они были при их первой встрече.

      Богданов тогда впервые услышал о своем диагнозе, и глаза его были полны боли и ужаса. Хотя выглядел он в тот день много лучше, чем сегодня.

      «Вообще, он молодец», – подумал о больном Пиф. С паникой справился быстро. Взял себя в руки, начал приводить в порядок дела. Ему помогало то, что были на свете люди, о которых он беспокоился больше, чем о себе. Старшая дочь жила с мужем за границей, Пифагор ее не видел, хотя несколько раз отвечал ей по телефону. И младший сын, Вовка, совсем пацан, только в школу пошел – его сейчас оставили с бабушкой, мамой Александра Федоровича.

      Ну и, конечно, Ольга Николаевна.

      Она любила своего мужа какой-то скрытой, непоказной любовью.

      Как львица, что ли. Все взяла в свои руки и сама потихоньку сохла вместе с больным, не в силах смириться с неизбежным будущим. Удивительно: Александр Федорович смириться со своим будущим постепенно сумел, а его жена – нет. Именно она стала инициатором этого странного предприятия: поездки с безнадежно больным мужем к какому-то крутому знахарю-хилеру в бесконечно далекие Филиппины.

      После водных процедур больной почувствовал себя гораздо лучше. У него вообще была очевидная ремиссия, особенно неожиданная после трех недель сплошных болевых атак.

      Рак часто ведет себя непредсказуемо, но в этом случае крутой вираж болезни мог только радовать. Потому что совсем недавно, в Москве, глядя, как мучается пациент, Пифагор был готов согласиться с апологетами эвтаназии. Теперь уже нет.

      Ведь если б Богданов выпросил тогда у Пифа избавительно-смертельную инъекцию – а он просил! – то никогда бы не увидел Бангкока. А так, глядишь, еще и Филиппины повидает.

      На случай возвращения чудовищных болей Пифагор выклянчил у своего кумира-руководителя, доктора Балтера, особые запретные таблетки, которые позволялось давать лишь тогда,