Марта с черепами. Дарья Варденбург

      Денис глянул на меня снизу вверх таким взглядом, будто его сейчас третий раз стошнит. Помолчали. Потом он говорит:

      – Я ничего не помню.

      – Ничего? – спрашиваю.

      А он:

      – Что я тут делаю?

      Я взяла паузу – это надо было обдумать. С какого момента следует начать объяснять ему последовательность событий?

      – Рыжий рубанул тебя фрамугой, ты упал, ударился затылком и потерял сознание на одну минуту.

      Денис потер виски, лоб, потрогал затылок, а потом стал тереть глаза, нос и все лицо.

      – Фрамугой? – пробормотал он невнятно из-под ладоней.

      – Он ее из помойки вытащил, – пояснила я.

      Денис отнял ладони от лица и покосился на помойку за своим правым плечом.

      – Из другой помойки, – сказала я.

      – Не помню, – сказал Денис. – Что вообще было-то?

      Я уже открыла рот, чтобы начать описывать сегодняшний день с самого утра, но поняла, что это не имеет смысла, если Денис забыл не только день сегодняшний, но и вчерашний, и позавчерашний, и поза-поза…

      – А что ты вообще помнишь? – спрашиваю.

      Он взглянул на меня как больной енот из контактного зоопарка, потом повесил голову и опустил руки на свои рваные кеды. Мне захотелось погладить его стриженый затылок и тонкую шею, я уже дернула рукой, но тут меня осенило, что все это опять-таки не будет иметь смысла, если он…

      – Денис, – говорю я, покрываясь мурашками, и голос какой-то не мой. – Денис, а ты помнишь, кто я такая?

      1

      Все началось два месяца назад, в конце марта.

      Мы стояли друг перед другом, его правая рука лежала у меня на спине, и я чувствовала температуру этой руки через рубашку. Левой рукой он взял мою правую, и наши соединенные ладони ощутимо потели.

      – Ты зачем это сделала? – прошипел он, глядя мне куда-то в шею.

      Если бы я сделала полшага к нему, мои губы пришлись бы ему в лоб. Это значит, что он ниже меня на полголовы, а не на целую голову, как мне показалось сначала.

      – Рука вспотела, – сказала я, высвобождая ладонь.

      Я вытерла ладонь о рубашку, а он завел руку назад и незаметно, как ему казалось, потер ладонью о джинсы.

      – Надо тальк взять, – сказала я. – Знаешь, как у скалолазов. Мешочек на пояс повесить.

      Денис помычал. Я подняла руку, он поднял свою, и мы снова соединили ладони. Он слегка подался вперед и сказал негромко:

      – Тальком младенцам попки посыпают. У скалолазов в мешочках магнезия.

      – Окей, – говорю. – Спасибо за информацию.

      – Мне играть? – крикнула сидевшая за фортепиано Лусинэ.

      Я ответила «да», и Лусинэ, спотыкаясь и путаясь, заиграла вальс Штрауса. Я шагнула назад, Денис шагнул вперед, и мы задвигались под музыку, стараясь не сбиваться с «раз-два-три». С одной стены на нас смотрели Моцарт, Бетховен, Чайковский и Бах, с другой – Высоцкий, Шостакович и Курёхин. Парты мы сдвинули к окнам, чтобы они не мешали нам танцевать. Кроме нас троих, в кабинете музыки никого не было. Рита Георгиевна оставила ключи Лусинэ и отбыла, сказав на прощание, что за шкафом есть печенье и мы можем его съесть. Огромный шкаф большой протяженности, поставленный на некотором расстоянии от тыльной стены кабинета, скрывал за собой закуток с маленьким столом, электрочайником и запасами пряников и стоптанных туфель. Учителя тянет иногда побыть одному, и некоторым повезло соорудить себе в кабинете потайные комнаты – в моей старой школе такие были у исторички и математички. А у химички была целая лаборатория – и не за шкафом, а за каменной стеной, – туда она пускала только русичку и биологичку.

      – Вид у нас, небось, – пробурчал Денис, двадцатый раз стукаясь со мной ботинками.

      Я остановилась, разулась и велела разуться ему. Мы стали танцевать в носках, и дело пошло – наши ноги больше не натыкались друг на друга. Но, как оказалось, оставалась еще одна проблема – аккомпанемент. Каждый раз, когда Лусинэ доходила до того места, где Штраус, набрав разгон, вот-вот вырвется на новый уровень вихрения, она бесцеремонно затыкала композитору рот – просто обрывала игру и после секундного замешательства начинала вальс с начала.

      – Я дальше не умею, – Лусинэ лучезарно улыбнулась, что было совершенно не к месту.

      – Ты же сама вызвалась играть, – сказала я, не понимая.

      – Ну да, – кивнула Лусинэ, продолжая улыбаться. – Больше никто не захотел.

      – Ты же ответственная за кабинет музыки, – сказала я, все еще отказываясь понимать.

      – Ну да. Больше никто не захотел быть ответственным.

      – Так, – сказала я, высвобождаясь из рук партнера. – Ты же наш аккомпаниатор.

      Я подошла к Лусинэ и встала над ней.

      – Ну да, – подтвердила сияющая Лусинэ. – Больше нет никого.

      Я повернулась вокруг своей оси, оглядывая класс. В углу