«Великий Вавилон». Арнольд Беннет

по огромной, погруженной в полумрак комнате. Из оранжереи доносились легкий аромат цветов и плеск фонтана. Лакеи под предводительством Жюля беззвучно ступали по толстым восточным коврам, с ловкостью жонглеров балансируя подносами в руках, выслушивая и исполняя приказания с какой-то особой важностью, секрет которой известен только лакеям первоклассных гостиниц.

      Все дышало покоем и ясностью – такова была атмосфера «Великого Вавилона». Невозможно было даже представить себе, что мирное аристократическое однообразие жизни этого идеально организованного заведения может быть нарушено. И тем не менее той самой ночью в устоявшейся жизни отеля должен был произойти переворот, величайший из всех, когда-либо потрясавших его стены.

      – Что вам угодно, сэр? – повторил вопрос Жюль, и на этот раз в его голосе звучало некоторое неодобрение – он не привык дважды обращаться к посетителям.

      – О, – произнес наконец, оглядываясь, пожилой господин и, совершенно игнорируя важность великого Жюля, позволил своим серым глазам лукаво заискриться при виде выражения, появившегося на лице метрдотеля, – дайте мне «Ангельский поцелуй».

      – Извините, сэр?

      – Дайте мне «Ангельский поцелуй», и немедленно, пожалуйста.

      – Если это американский напиток, то опасаюсь, что мы его не держим, сэр.

      Голос Жюля прозвучал холодно и резко, и несколько человек тревожно оглянулись, словно заранее протестуя против любого нарушения их покоя. Вид той персоны, с которой беседовал Жюль, несколько рассеял, впрочем, их опасения: пожилой господин олицетворял собой истинный образец путешественника-англичанина, этого эксперта, благодаря какому-то только ему присущему чутью распознающего разницу между гостиницами и тотчас понимающего, где допустимо устроить скандал, а где следует вести себя как в клубе – степенно и достойно. «Великий Вавилон» относился ко второму роду гостиниц.

      – Я и не думал, что вы его держите, но приготовить его, полагаю, можно даже у вас.

      – Это не американская гостиница, сэр. – Очевидная дерзость этих слов была искусно замаскирована тоном смиренной покорности.

      Пожилой господин выпрямился в кресле и спокойно уставился на теребившего свои знаменитые рыжие бакенбарды Жюля.

      – Возьмите рюмку, – сказал он отрывисто, не то сердито, не то добродушно-снисходительно, – налейте в нее поровну мараскина и мятного ликера. Не взбалтывайте, не трясите. Принесите мне. Да скажите, пожалуйста, буфетчику…

      – Буфетчику, сэр…

      – Скажите, пожалуйста, буфетчику, чтобы записал рецепт, поскольку я, вероятно, буду требовать «Ангельский поцелуй» каждый вечер, пока продлится такая погода.

      – Я пришлю вам этот напиток, сэр, – сухо проговорил Жюль.

      То была его прощальная стрела, означавшая, что он не похож на других лакеев и что всякий, кто обращался с ним непочтительно, поступал так на свой страх и риск.

      Несколько минут спустя, пока приезжий господин пробовал полученный напиток, Жюль совещался с мисс Спенсер, управлявшей «Великим Вавилоном». Ее контора занимала довольно большую комнату с двумя раздвижными стеклянными стенами, выходившими в холл и в курительную. Но в ней осуществлялась лишь незначительная часть работы по управлению огромным отелем: она была, главным образом, местом обитания мисс Спенсер, особы столь же знаменитой и столь же важной, как и сам Жюль.

      В большинстве современных гостиниц управлением занимаются клерки-мужчины, но «Великий Вавилон» жил по своим правилам. Мисс Спенсер заседала в конторе отеля, казалось, с тех пор, как он впервые вознес к небесам свои массивные трубы, и оставалась на бессменном посту, невзирая ни на какие причуды прочих гостиниц. Всегда безукоризненно одетая в простое, но изящное черное шелковое платье с маленькой бриллиантовой брошкой у ворота и с белоснежными манжетами, белокурая, с завивкой, она и теперь выглядела совершенно так же, как неопределенное количество лет назад. Что касается ее возраста, то никто его не знал, кроме нее самой да еще, быть может, одного человека, – и никто о нем не думал. Ее фигура привлекала внимание безукоризненностью форм, а сама она отличалась гибкостью и грациозностью юной девушки – словом, мисс Спенсер была весьма полезным украшением, которым по праву мог бы гордиться любой отель. В знании путеводителя, всех железнодорожных и пароходных направлений, а также театральных и концертных афиш она не имела себе равных, а между тем эта удивительная женщина никогда не путешествовала, никогда не бывала ни в театрах, ни на концертах и, казалось, проводила всю жизнь в своей служебной норе, сообщая нужные сведения посетителям, телефонируя то в одно, то в другое отделение или, как вот теперь, разговаривая по душам с кем-нибудь из товарищей-сослуживцев.

      – Кто такой этот сто седьмой? – спросил Жюль у своей облаченной в траур собеседницы.

      Мисс Спенсер заглянула в регистрационную книгу.

      – Мистер Теодор Раксоль из Нью-Йорка.

      – Так и думал, что кто-нибудь из тамошних, – проговорил после многозначительной паузы Жюль, – а по-английски говорит не хуже нас с вами! Подавайте ему, говорит, каждый