Записки озабоченного. Александр Ермак

лучше в твою гостиницу?

      Она тут же безоговорочно прижалась:

      – Нет, там репортеры, поклонники. В гостинице скучно. Хочу к тебе, мой милый.

      Я обнял:

      – Ты хочешь ко мне…

      Но у меня, у меня… У меня всего лишь мизерная квартира – семь на восемь шагов. И дело даже не в размере, а в том, что в моем пристанище никто не убирался с тех пор, как ушла Зойка. Там жуткая пылища. Там раскиданы грязные носки, рубашки, штаны и еще хрен знает что. Телевизор заплеван виноградными косточками. А кухня завалена заплесневевшими тарелками и сковородками, яичной скорлупой, сигаретными бычками в томате, оставшемся в консервных банках. А в ванной мутные брызги и потеки сверху донизу…

      Привести туда Мерилин?

      – Я не могу… Это ужасно… Ты не представляешь, что это такое – берлога одинокого мужчины…

      Но Мерилин закусила губку:

      – Но я хочу, хочу…

      – Хорошо. «Let it be…»

      И мы поцеловались. Я опустил руку. На грудь Мерилин. И тут же рядом взвизгнула тормозами машина:

      – Куда вас?

      – В Кунцево.

      Авто рвануло с места. А я рванул что-то на Мерилин, прорываясь вглубь к теплому, к мягкому и к упругому.

      За минуты, которые мы мчались по затемненной Москве, я истискал ее сверху донизу, вдоль и поперек. Да и Мерилин не отставала – засунула мне руку в ширинку. Я аж застонал сквозь наши стиснутые губы. А шофер тут же тихо ржал.

      Снизу пошло такое тепло, что я испугался опередить события, и отстранил ее:

      – Подожди, Мерилин, не торопись.

      Она сделала изумленные глазки:

      – Но я хочу, хочу тебя.

      – Здесь? – вздрогнул я.

      Мерилин подтвердила:

      – Да, здесь. Сначала здесь…

      – Полсотни баксов, – осклабился таксист, – не вопрос.

      За Мерилин не жалко было и полсотни. Но заниматься любимым делом у этого типа на глазах в зеркале заднего вида?

      – Да, – упрямилась в моих штанах Мерилин.

      Я обречено вздохнул, но, вглядевшись в темноту улицы, увидел знакомый забор:

      – Нет. Мы уже подъезжаем, Мерилин.

      Я внес ее, благоухающую «Шанелью», в наш нефешенебельный лифт. Чтобы она не замарала свое белое платье, поднял повыше. На уровень трех букв, искусно выгравированных местным художником.

      Ее локоны щекотали мою шею. Лифт тронулся. Быстрей, быстрей, а то ей приспичит прямо здесь, в этой общественной клетке.

      Мы вломились в квартиру. Я опустил Мерилин на пол. Она, видимо, обезумевшая от подъездных многоквартирных запахов, тут же ринулась к окну. Распахнула его. Наглый теплый весенний ветер рванул к ней под платье. Белое одеяние вздулось, раскрылось парашютом, обнажив ее ножки и трусики.

      Я не дал платью опуститься. Без всяких причудливых прелюдий схватил и бросил Мерилин в свою несвежую постель.

      – Да, – сказала она без акцента, закатывая глаза и выгибая спину.

      – «Yes», – почему-то прошептал я, стягивая с нее последнее препятствие.

      Вонзился в Мерилин турецким ятаганом. Всхлипнул пенсионер-диванчик. И тут же ее томное:

      – Да…

      И мое общеобразовательное:

      – «Yes…»

      – Да…

      – «Yes…»

      – Да…

      – «Yes…»

      – Да…

      – «Yes…»

      Я чувствую, как внизу, где-то глубоко внутри живота, начинает теплеть. Там формируется горячий шар. С каждой секундой он становится все больше и больше. Он сладко жжет и давит. И давит, давит, двигается.

      – Да…

      – «Yes…»

      – Да…

      – «Yes…»

      – Да…

      Еще немного и огненный шар вырвется на волю вулканом, фейерверком, фонтаном кайфа.

      – No… Nein… No pasaran… Нет, нет… Только не это…, – кричу я, отстыковываясь от Мерилин.

      Вздрагиваю и просыпаюсь.

      Я лежу поперек измятой постели. Один. Никакой Мерилин под рукой нет и в помине. Она мне всего лишь приснилась. Но чуть не кончил я совсем по-настоящему:

      – Фу, успел…

      Еще немного такого сна, и проснулся бы я частично мокрым. Тот кайфовый шар выплеснулся бы из меня наружу и украсил простынь характерным разводом. И лежать бы мне сейчас в сырости, сожалеть о недосягаемой Мерилин.

      Но нет, я успел проснуться. И вот тянусь за сигаретой. И чиркаю зажигалкой. Пускаю в потолок струю. Дыма. Дела… Что-то подзатянулось мое односпальное существование. Конечно, были перерывы и раньше. Совсем короткие. И длинные. И один очень длинный  армия. Тогда, после школы, с институтом не заладилось. И пришлось одеть форму. И страдать воздержанием, поллюциями. И не смеяться над армейским анекдотом: «Может ли женщина зачать без полового контакта? Может, если переспит на простыни солдата».

      Очень