Черные костюмы. Елена Фанайлова

евич,

      Мне не вставляют ее альбомы,

      Как и альбомы Егора Летова,

      И я их слушаю не для этого,

      Но я их слушаю по-любому.

      Я становлюсь каким-то Киркоровым

      С его сиськами в розовой кофточке,

      То ли обкуреннным, то ль поддатым.

      Таким нелепым стыдливым боровом

      В пуху, в картузе с козырьком,

      В розовой кофте фата

      А то и совсем неодетым

      Трикстером, голым корольком.

      Неважно, кем я становлюсь —

      Станком ебальным, целью дальней,

      Каким-то дураком исповедальным,

      Мучительным как родина и блюз,

      Луизиана и европа-плюс,

      Каким-то скверным юношей скандальным

      – Есть смерти для меня

2

      У меня от тебя, москва, ломит все тело.

      У меня от твоей любви вся пизда в занозах.

      Я работаю на тебя как таджикский наркоторговец,

      Молдавский трубоукладчик, украинский сантехник.

      По ночам от усталости я напиваюсь.

      Отдыхаю, короче, как сапожник и грузчик.

      Я хожу по твоим улицам как чужестранец

      Без регистрации и прописки

      В невидимом миру хиджабе.

      Я плачу отступные по обкурке и пьяни твоим ментам.

      У меня на твоих кладбищах лежат люди

      Думу думают, подпевают:

      Мы уже не сможем бросить тебя, родная,

      Даже не сомневайся

      ♥

      На посещение церемонии награждения лауреатов «Русской премии», которая присуждается лучшим писателям СНГ. Патронируется Кремлем, спонсируется местным бизнесом. Памфлет, который заканчивается плачем.

      У меня в обоих руках по два астральных пулемета:

      Отстреливаться по-македонски

      От Колерова Модеста.

      Товарищ не просто не понимает —

      Его постигло глубокое охуенье,

      Охуение, откуда нет возврата.

      Носферату, чисто Носферату,

      Вот и молодые клычки над белою манишкой

      (Провинциальный демонизм,

      Как излагает мой друг Бергер,

      В прошлом работник политического пиара.)

      Модест выпускает на сцену свежих блядей в попонках,

      В балеринских, накажи меня Бог, пачках.

      Также русский хор с лицами усталых

      Горожан в четвертом поколеньи.

      Они поют славу лауреатам.

      Молодая в золотых босоножках

      Телезвезда со старым телемущиной,

      Некогда ведущим Хрюши и Степаши,

      Вызывают на сцену бедных призеров,

      Честных литераторов бывших союзных республик.

      Как они не плюют в лицо этим московским,

      Этим богатеньким недоумкам,

      Кремлевским (кулацким – Гуголев говорит) подпевалам,

      Недотыкомкам Соллогуба?

      Тысяча долларов – крупная сумма

      Для писателя из Казахстана,

      Узбекистана, Армении, Беларуси.

      Приедут домой – такое расскажут!

      Что их напечатают в Петербурге,

      Что повезут, наверное, за границу,

      Поджигая море, полумертвую в руках синицу.

      Я там была, попила их кофий,

      Погребовала ихней водкой и жрачкой,

      Денег на фуршет хватило бы на зарплату,

      Извините за социалистический пафос,

      Врачам, медсестрам и санитаркам,

      Географам, военрукам и техничкам

      Одной городской больницы, одной сельской средней

      школы.

      Видела поэта Родионова – он бухал и смеялся.

      Видела поэта Шульпякова, он надменно

      Сидел спиною к сцене, но за столом с кормежкой.

      Видела поэта Гуголева, он оказался Приятелем лауреата из Ташкента.

      Не успела повидать Лешу Айги.

      Он со своими парнями

      Должен был развлекать Ташкентского митрополита,

      Людей в дорогих одеждах и других, в богемном нечистом

      прикиде,

      Всех, кто изрядно выпил,

      В вечерних костюмах, а надо выбрать – деревянных,

      С деревянными личиками буратинок.

      Десять дней назад у Леши умер отец,

      И я не смогла доехать в госпитальный морг

      На Соколе, меня оставили сила,