Бал. Евгений Баратынский

      Пылает тысячью огней

      Обширный зал; с высоких хоров

      Ревут смычки; толпа гостей;

      Гул танца с гулом разговоров.

      В роскошных перьях и цветах,

      С улыбкой мертвой на устах,

      Обыкновенной рамой бала,

      Старушки светские сидят

      И на блестящий вихорь зала

      С тупым вниманием глядят.

      Кружатся дамы молодые,

      Не чувствуют себя самих;

      Драгими камнями у них

      Горят уборы головные;

      По их плечам полунагим

      Златые локоны летают;

      Одежды легкие, как дым,

      Их легкий стан обозначают.

      Вокруг пленительных харит

      И суетится и кипит

      Толпа поклонников ревнивых;

      Толкует, ловит каждый взгляд;

      Шутя несчастных и счастливых

      Вертушки милые творят.

      В движенье все. Горя добиться

      Вниманья лестного красы,

      Гусар крутит свои усы,

      Писатель чопорно острится,

      И оба правы: говорят,

      Что в то же время можно дамам,

      Меняя слева взгляд на взгляд,

      Смеяться справа эпиграммам.

      Меж тем и в лентах и в звездах,

      Порою с картами в руках,

      Выходят важные бояры,

      Встав из-за ломберных столов,

      Взглянуть на мчащиеся пары

      Под гул порывистый смычков.

      Но гости глухо зашумели,

      Вся зала шепотом полна:

      «Домой уехала она!

      Вдруг стало дурно ей». – «Ужели?»

      «В кадрили весело вертясь,

      Вдруг помертвела!» – «Что причиной?

      Ах, боже мой! Скажите, князь,

      Скажите, что с княгиней Ниной,

      Женою вашею?» – «Бог весть,

      Мигрень, конечно!.. В сюрах шесть».

      «Что с ней, кузина? танцевали

      Вы в ближней паре, видел я?

      В кругу пристойном не всегда ли

      Она как будто не своя?»

      Злословье правду говорило.

      В Москве меж умниц и меж дур

      Моей княгине чересчур

      Слыть Пенелопой трудно было.

      Презренья к мнению полна,

      Над добродетелию женской

      Не насмехается ль она,

      Как над ужимкой деревенской?

      Кого в свой дом она манит,

      Не записных ли волокит,

      Не новичков ли миловидных?

      Не утомлен ли слух людей

      Молвой побед ее бесстыдных

      И соблазнительных связей?

      Но как влекла к себе всесильно

      Ее живая красота!

      Чьи непорочные уста

      Так улыбалися умильно!

      Какая бы Людмила ей,

      Смирясь, лучей благочестивых

      Своих лазоревых очей

      И свежести ланит стыдливых

      Не отдала бы сей же час

      За яркий глянец черных глаз,

      Облитых влагой сладострастной,

      За пламя жаркое ланит?

      Какая фее самовластной

      Не уступила б из харит?

      Как в близких сердцу разговорах

      Была пленительна она!

      Как угодительно-нежна!

      Какая ласковость во взорах

      У ней сияла! Но порой,

      Ревнивым гневом пламенея,

      Как зла в словах, страшна собой,

      Являлась новая Медея!

      Какие слезы из очей

      Потом катилися у ней!

      Терзая душу, проливали

      В нее томленье слезы те;

      Кто б не отер их у печали,

      Кто б не оставил красоте?

      Страшись прелестницы опасной,

      Не подходи: обведена

      Волшебным очерком она;

      Кругом ее заразы страстной

      Исполнен воздух! Жалок тот,

      Кто в сладкий чад его вступает, —

      Ладью пловца водоворот

      Так на погибель увлекает!

      Беги ее: нет сердца в ней!

      Страшися вкрадчивых речей

      Одуревающей приманки;

      Влюбленных взглядов не лови:

      В ней жар упившейся вакханки,

      Горячки жар – не жар любви.

      Так, не сочувствия прямого

      Могуществом увлечена —

      На грудь