Горсточка родной земли. Казимир Баранцевич

местами покрытой талым снегом. По темно-лиловому небу быстро проносились свинцовые, клочковатые тучи.

      По дороге показалась фигура человека. Он шел быстро, сопротивляясь по возможности дувшему навстречу ветру, обходя грязь и перескакивая через лужи, покрытые тонким слоем льда. Распахнувшийся на минуту воротник пальто обнаружил мужественное, бесстрастное лицо, с длинной бородой и мрачно сдвинутыми густыми бровями. Высокая фигура прохожего была облечена в истертое драповое пальто, таковую же круглую шапку и сапоги до колен.

      Подходя к воротам кладбища, прохожий замедлил шаг, снял шапку и платком вытер пот со лба с прилипшими к нему прядями начинавших седеть волос.

      У самых ворот, на широкой скамейке, закутанный в овчинный тулуп, сидел сторож, низенький, седенький старичок, по-видимому, из отставных солдат, и, добродушно щурясь, с наслаждением посасывал носогрейку. Огромный черный пес вальяжно расположился у ног его; тут же горделиво расхаживал петух, предводительствуя несколькими курами.

      При приближении прохожего пес поднялся на ноги, потянул носом воздух и зарычал.

      – Цыц, Буян! – прикрикнул сторож.

      Собака отошла в сторону. Прохожий чуть дотронулся рукой до шапки и сел рядом с стариком. Тот искоса бросил на него недоверчивый взгляд и усиленно запыхтел трубкой.

      – Устал! – произнес прохожий, вытянув ноги и посматривая на кончики загрязненных сапог.

      Голос его был груб и отрывист.

      – Надо быть, издалеча? – пробурчал сторож, все еще недоверчиво косясь на собеседника и испуская широкую струю дыма.

      – Да, порядочно.

      – На могилку?

      – Что?

      – На могилку, говорю, пришел-то?

      – Да, на могилку. А ты сторож?

      – Я-то? Сторож.

      – Мертвых караулишь?

      – Чего их караулить! Не разбегутся! Насчет вот чего другого…

      Пара поросят с визгом выскочила из-под ворот. Сторож сорвался с лавки и, смешно переваливаясь в своей неуклюжей шубе, принялся загонять их во двор. Управившись с поросятами, он довольно дружелюбно на этот раз подсел к прохожему и даже протянул ему носогрейку.

      Тот отказался движением руки.

      – Не займуешься?

      – Папиросы курю.

      – Па-пи-росы? Трубка, брат, пользительней… Маркоту шибко отбивает. По утрам этта лезет-лезет из тебя, стра-асть!

      – Гм! Поросята-то твои?

      – Мои. Парочка всего. Одного вот свежевать надоть.

      – К разговенью?

      – А то как же? Нельзя, брат. Тоже говядинки захочется. Пост-то этот эвона какой!

      – Сам будешь свежевать?

      – Сам.

      Разговор пресекся. Прохожий впал в раздумчивость; две-три складки обозначились на лбу, глаза бесцельно и тупо глядели в пространство.