Одна ночь (сборник). Вячеслав Овсянников

ть невероятных приключений или сражений с преступниками – героики милицейских будней. Ничего этого здесь нет. Автор – человек неординарный и не вписывается в литературную «милицейскую форму» в традиционном представлении. Он – не бытовой беллетрист, а скорее мифолог и писатель склада Андрея Белого. Милиция для него лишь среда, его герои живут более по литературным законам, нежели реальным. Милицейская тема для Вячеслава Овсянникова – не удобное зеркало для «отображения действительности», а благоприятный материал для гротескного осмысления жизни. Хотя в интереснейших реальных деталях его прозы много правды, нельзя принимать весь этот страшный будничный быт за полностью достоверные копии. Это – сгустки абсурда, гротеска, метафор, которыми оперирует автор.

      Вячеслав Овсянников – новый голос в современной петербургской прозе. И этот голос своеобразен и чрезвычайно актуален.

      В. Соснора

      Книга первая

      ЗВЕРЬ АПОКАЛИПСИСА

      СТРАДАНИЯ СЕРЖАНТА БЫКОВА

      …Проснись, Быков! Да проснись же ты, Алкоголь Горыныч!.. Проснулся, схватил трубку, сердце гремит. В трубке тихий голос Веры: Митя, приезжай скорей!.. Гудки…

      Улица длинным темнеющим конусом. Киоск, афиша, фонарь. Быков летит в милицейском газике, крутит баранку. В зеркальце небритый, угрюмый, с гербом на лбу, на плече сержантская лычка. Это я, – догадывается Быков. Бесшумно летит по освещенным безлюдным улицам. Мебель. Фарфор. Фото. Аптека. Салон причесок. Часы «Космос». Фонари редеют. Окраина. Новый район. Машина блуждает в темноте двумя дымными лучами. Ямы, горы, кубы, барабаны, изогнутые железяки из земли. Небоскребы. Окна спят. Только озарен прожектором строящийся дом, кладут кирпичи, стучит что-то металлическое, брызжет звездочками электросварка, шевелится зигзагообразный кран. Этажи, этажи, в стеклах мрачность. Дверь парадной стукнула, кто-то вошел в жемчужном плаще. Быков следом. Раскрылась перламутровая кабина лифта. Сбоку черные кнопки. Быков кричит: Вера!.. Вера стоит, смотрит. Взор Веры – зима, Сибирь, он – уголовник в тайге, тонет в этом суровом взоре, шевелятся дремучие ресницы.

      – Вам на какой этаж? – она.

      – Вера, это же я! – он.

      Вера презрительно ежится. Перст с розовым острым ногтем жмет кнопку. Ее профиль – будто из кино. Лебеди, ноктюрны… – думает Быков. Память распевает мелодии ее фраз: Я без тебя скучала. Что ты сегодня принес? Ах, я так люблю ландыши!..

      Быков говорит:

      – Вера! Что же ты ничего не помнишь? Сама сейчас звонила, звала – приезжай…

      – Что за нелепые фантазии, – отвечает Вера. – Вы пьяны, сержант. Я не имею удовольствия быть с Вами знакомой. Или у Вас в кармане ордер на мой арест?

      Быков пялит глаза:

      – На каком это мы этаже? На сотом?

      Рот у нее в вишневой помаде, говорит:

      – Ну, хорошо. Идем.

      Квартира. Гвалт, визг, разливается молодецкая русская песня «По Дону гуляет казак молодой».

      – Новый год? День рождения? Новоселье?

      Вера сердится, морщина между бровей:

      – Тебе что, совсем уже уголовники память отшибли?

      Быков видит: голова Веры в гипюровых кружевах, из-под жемчужного плаща белое до пят платье. Невеста?..

      В квартире музыка, толкотня, ералаш. Стол – горы яств, вина всех сортов, цветы. Из кухни бегут с дымящимся китом на блюде. Грянули: А! Вот и они! Ох, страшно, товарищ сержант. Кривляясь, козыряют ему «честь». Какую гражданочку зацепил. Ай да сержант. Знай наших… Тянут, сажают во главе стола. Там уже рядом с Верой его друг-приятель, пунцовомордый Чапура, тоже в полной амуниции, с погонами милицейского старшины. Чапура невозмутим. Его широкая грудь так вся и сверкает в чешуе медалей и орденов. На брови надвинута громадная фуражка с глянцевым вороненым козырьком. Быков подсаживается. Вера между ними, представляет их всему застолью:

      – Мой муж Миша, мой муж Митя.

      – Горько! – ревет стол.

      – Миша, Митя, ну, что же вы, мужчины! – улыбается Вера.

      – Ну, пора и бай-бай, новобрачные, – нежно мурлычет она и ведет обоих мужей за руки в спальню.

      Там гигантская кровать, подушки-пуховики, откинуто атласное розовое одеяло, простыня – сама белоснежность. На столике серебристая головка шампанского и благоухающие сладким соком, нарезанные кружки ананаса.

      На ложе трое: у стены с персидским ковром возлежит Чапура, в мундире, в портупее, в сапогах. На брови все так же надвинута громадная фуражка с глянцевым козырьком. Быков примостился на другом краю постели. Между ними – Вера в кружевном пеньюаре.

      Вера задирает косматую медвежью лапу, шевелит когтищами с малиновым педикюром:

      – Потрясающая у меня ножка, а, мальчики?

      – Это уж слишком, – ревет Быков. – Вера, ты от меня требуешь невозможного! Я не люблю сообщников! – и он выхватывает сбоку пистолет и стреляет в наглую ухмылку пунцовомордого Чапуры.

      Спальня проваливается. Чудовище любви о трех головах исчезает в призрачном