Извощик Петр. Александр Куприн

рожка, давно накатанная, блестит полированной сталью. Сладок и крепок морозный воздух.

      Старая серая, в коричневой гречке, кобыла бежит непринужденной собачьей рысью. Извощик распустил возжи. По всему вижу, что ему хочется поговорить по душам. Изредка замахнется кнутом на лошадь, но не ударит, а лошадь в ответ рассеянно хлестнет хвостом.

      Старый, древний быт. Быт, проклятый критиками, создавшими презрительно унизительное словечко для иных писателей – «бытовик». Но почему же в этом быте, в неизменной повторяемости событий, в повседневном обиходе, в однообразной привычности слов, движений, поговорок, песен, обрядов – почему в них всегда жила и живет для меня неизъяснимая прелесть, утверждающая крепче всего и мое бытие в общей жизни?

      Да. Я знаю с безошибочной точностью, что сейчас произойдет. Мы подъедем к варшавскому вокзалу. Я спрошу извощика:

      – Сколько?

      Он непременно ответит:

      – Чай, не обидите, Александр Иванович. Тогда я спрошу:

      – Тебе выслать псковский бутерброд?

      Он ответит со знакомой мне хитрой конфузливостью: