Змей. Николай Успенский

на вид не больше восемнадцати лет; другой несколько постарше, с открытым, полным лицом и слегка смеющимися глазами. Они рассказывали друг другу, сколько выручили за день капиталу, в какие заходили дома, какую сбивали посуду и проч.

      Между тем под окном шумел проливной дождь, в трубе завывал и посвистывал ветер, на всю избу звенели дрожавшие стекла. Работники порою замолкали и прислушивались к дождю.

      – Как хлещет! – говорил один из них.

      – Да, малый, – задумчиво отвечал другой.

      Затем снова начинались разговоры. А сидевшая в углу баба продолжала дремать, покачиваясь взад и вперед.

      – Тетка Арина! – обращаясь к бабе, проговорил старший малый, – не знаешь, хозяин дома?

      – Чего?

      – Хозяин дома?

      Баба зевнула, потянулась и пробормотала:

      – Господи Иисусе Христе… не знаю… Кажись, ушел куда-то. А-а-а… – опять зазевала она и почесала у себя правый висок, запустив пальцы под головную тряпицу.

      – А что, тетка Арина, нет ли у тебя другого какого хлёбова? тюрю-то, слышь, ели, ели, ажно вспотели.

      – Какого там тебе хлёбова! Ишь что выдумал: дай ему хлёбова… Где я возьму?

      – Ну, так нечего, верно, попусту сидеть. Ступай, собирай со стола.

      Работники вышли из-за стола, помолились образам и поблагодарили за хлеб за соль бабу, которая, поправляя на своем затылке съехавшую повязку, медленно подошла к столу, позевала немножко и начала сбирать посуду.

      – Тетка Арина! ты бы нам когда-нибудь теста наварила, – сказал старший малый, стоя позади бабы и застегивая ворот своей рубашки.

      – Чуден ты, Иван, право слово. Ты какой-то неразумный: теста, вишь, ему навари. Хозяйка я, что ли? Кабы я хозяйка была? их! я сама жру не лучше вашего: часом с квасом, порой с водой.

      Иван проворно повернулся и пошел к печи, чуть-чуть напевая, как бы про себя: «Тетушка Арина, ты б нам тестица сварила».

      – Семен! пойдем на печь, – сказал он товарищу, – ноне я тебе расскажу сказку, волос дыбом станет; такая занятная, пропади она. Давеча, братец ты мой, иду по Воронежской улице и кричу: «Обручи набив-а-а-ать». А сам думаю: «Эх, забыл сказать Сеньке одну сказку; беспременно, мол, вечером скажу».

      – Ну, рассказывай, рассказывай, – проговорил Семен, почесывая обеими руками свой живот, – да смотри, хорошенько.

      – Уж отзвоню такую лихорадку – любо! Полезай на печку.

      – Погоди маленько, дай напиться, сейчас…

      В углу избы зазвенел жестяной ковшик. Через минуту работники забрались на печку и приготовлялись к рассказам.

      Работница вытерла мочалкой стол, поправила ночник, перекрестила свой рот и отправилась к загнети.

      – Ребята, тушить ночник-от? – сказала она разуваясь.

      – Погоди, может хозяин призойдет.

      – Не замай же его, погорит. А-а-а-а-их-ну! Господи отец небесный… Христос милосливый…

      – Ну вот, это мне рассказывал верный человек. У некого купца была дочка, самая что ни на есть красавица и любимая его. Звали Машенькой. Такая распрекрасная красота, что все купчики стадами бегали… Случились ее именины. Отец, пришедши от обедни, зачал ее поздравлять со днем ангела: «дескать, честь имею поздравить тебя, дочка милая». – «Благодарим покорно, папенька». Потом отец пошел в другую комнату и вдруг выносит на серебряном блюде кольцо золотое.

      – Погоди, да я эту историю знаю, – прервал Семен.

      – Как знаешь?

      – Именинница получит кольцо и ненароком подавится им, так?

      – От кого ты слышал?

      – Не помню. А дальше там ее схоронят и за кольцом полезут к ней ночью воры, то есть в могилу. Вытащат из горла кольцо, она и воскреснет.

      – Так, так. Ну, коли эту знаешь, надо другую говорить.

      В это время в избу вошел с черной бородой, в длинной чуйке, хозяин. Он двумя пальцами сучил край своей бороды и глядел на печь, прислушиваясь к разговору работников. Но работники скоро замолчали.

      – Что, ребята, вы не спите?

      Иван бросился было слезать с печи.

      – Лежи, лежи; я так пришел. Ну, как вы ноне день поработали, хорошо?

      – Не совсем хорошо, Григорий Петрович. Я-то сорок копеек принес, а вон Семен тридцати не выработал.

      – Да, плоховато. Выше бога не будешь.

      – Прикажете теперь деньги отдавать?

      – Нет, завтра отдашь, лежи себе. Я так, на минутку зашел. Плоховато, плоховато! А я ходил к Еремею Иванычу; жена у сердечного померла.

      – Померла? – спросил Иван.

      – Померла.

      Не переставая сучить пальцами бороды, хозяин задумчиво пошел вон из избы; на пути ногою подсунул под лавку ведро с помоями и скрылся за дверью.

      – Ребята! – вдруг спросонья забормотала баба, – кто это приходил? Ребята!

      – Воры, тетка, воры!.. ха-ха-ха-ха.

      – Провалиться вам, жеребцы стоялые, – с сердцем