Виновата ли она?. Алексей Писемский

льно, но куда его девать и чем наполнить даже в многолюдной Москве небогатому и одинокому студенту? Я жил один, знакомых не имел никого, и единственным моим развлечением было часа по два, по три ходить по Тверскому бульвару и бог знает чего не передумать. Однажды я встретил молодого человека, который прямо обратился ко мне с вопросом:

      – Не знаете ли кого-нибудь из ваших товарищей, кто бы приготовил меня в университет?

      Я посмотрел на него пристально; на вид ему было лет осьмнадцать, одет он был небрежно, в приемах его видна была беспечность. Лицо выразительно и с глубоким оттенком меланхолии.

      – Если вам угодно, я могу это взять на себя, – отвечал я.

      – Пожалуйста, мне надобно приготовиться из математики. Вы какого факультета?

      – Математик.

      – Это хорошо, а вы почем возьмете за урок?

      Этот прямой вопрос меня сконфузил.

      – Обыкновенную цену – рубль серебром, – отвечал я.

      Молодой человек подумал.

      – Хорошо, это я могу дать. Ваша фамилия? – проговорил он.

      Я сказал, он мне назвал свою, дал адрес квартиры и просил прийти на другой день в семь часов вечера.

      – Вы живете одни или с семейством? – спросил я.

      – С матерью, есть и сестры, – отвечал он.

      Мы расстались.

      Я возвратился домой очень довольный этой встречей, мне давно хотелось иметь урок – не для денег, которых хотя было у меня и немного, но доставало на мои умеренные желания, но мне желалось учить, хотелось иметь право передавать другому свои знания, убеждения, а того и другого было в моей голове довольно в запасе.

      На другой день я отравился еще за полчаса до назначенного срока. Дом, который отыскал по адресу, был барской; стоял он на дворе, по бокам тянулись огромные каменные прислуги, кругом почти целый квартал обхватывала железная решетка. Я долго путался в огромных сенях, наконец вошел в бельэтаже в главные двери. Лакей в ливрее на вопрос мой: «Здесь ли живет Леонид Николаич Ваньковский?» – отвечал довольно грубо: «Ступайте на самый верх, направо». Наверху в передней я никого не нашел, в зале тоже; из соседней комнаты слышался разговор, я начал кашлять, выглянула молодая девушка. Я поклонился ей.

      – Вам, верно, брата Леонида нужно? – проговорила она и ушла назад.

      Чрез несколько минут вышел мой ученик.

      – Bon soir[2], пойдемте в кабинет, – проговорил он, подавая мне руку.

      Мы вошли в довольно большую комнату, которая, видно, действительно была некогда богатым кабинетом, но в настоящее время представляла страшный беспорядок: стены под мрамор в некоторых местах были безбожно исколочены гвоздями, в углу стоял красивый, но с изломанною переднею решеткою камин, на картине масляной работы висела шинель. Хозяин спал на кушетке, на которой еще лежали неубранные простыня и подушки. Мягкая мебель, обитая бархатом, была переломана и изорвана. На огромном красного дерева столе лежали кипами бумаги, книги и ноты. Мы сели около этого стола.

      – С чего же мы начнем? – заговорил я серьезным тоном наставника.

      – С чего хотите, – отвечал ученик небрежно.

      – Я желал бы, – продолжал я в том же тоне, – прежде испытать, в какой мере вы знакомы с математикою, и просил бы позволить мне проэкзаменовать вас.

      – Хорошо.

      – Первую часть арифметики, вероятно, вы знаете?

      – Знаю.

      – А вторую?

      – Кажется, знаю; впрочем, может быть, и забыл.

      Я взял лист бумаги и хотел написать задачу, но оказалось, что из дюжины торчавших в чернильнице перьев ни одно не писало, да и чернил почти не было.

      – У вас перья не совсем в порядке, – заметил я.

      – Да; я сам не умею чинить; вот вам карандаш, – отвечал ученик, поднимая с полу карандаш и подавая мне его.

      Для первого испытания я задал ему сложение десятичных дробей; он взял и положил с какою-то насмешливою улыбкою лист перед собою, подумал немного, провел несколько линий карандашом по бумаге и, отодвинув ее от себя, проговорил:

      – Нет, не знаю, позабыл.

      Я задал ему сложение простых дробей, но он и в тех спутался; потом об алгебре признался, что совсем ее не знает, а геометрии немного. Я принялся экзаменовать его в геометрии, на поверку вышло, что и в геометрии нуль. Я нахмурился.

      – Вы очень слабы в математике; с вами надобно проходить с начала, – сказал я.

      – Лучше с начала, а то я все перезабыл.

      – Стало быть, мы начнем со второй части арифметики, – решил я.

      Ваньковский в знак согласия кивнул головой. Я был убежден, что с ним следовало бы начать с первой части арифметики, но высказать ему это мне на первый раз было совестно.

      В продолжение часа я толковал с увлечением, и в то время, как окончательно хотел объяснить прием деления дробей, ученик мой во все горло зевнул и спросил меня:

      – Вы курите?

      Мне

2

Добрый вечер (франц.).