Волхонская барышня. Александр Эртель

я есть: повитель.

      – Ну, ну…

      – «Повиликой у коня ноги спутанные»,

      Студеной росой возмоченные…

      Возмочили горючи слезы,

      Обуяла, что печаль-тоска,

      Со всего ли света вольного…

      – Что, что? Прошу я тебя, повнятнее.

      – «Возмочили горючи слезы»…

      – Да что за бессмыслица такая! Ведь речь о коне идет?

      – Так.

      – У коня и ноги спутаны, и росой возмочены… Дальше: при чем тут «горючи слезы»? При чем?

      – Из песни слева не выкинешь.

      – Нет, ты мне скажи, при чем тут тоска-то эта у вас, а? Ах, ироды, ироды – присочинили!

      Такой разговор происходил в поле, близ деревни Волхонки, Воронежской губернии. Вопросы задавал человек в оленьей дохе, забрызганный грязью, желтый, худой, на вид лет тридцати пяти, с русой бородкой и тихим взглядом голубых несколько мутноватых глаз. Он сидел в обыкновенной ямской тележке и записывал что-то в большую памятную книжку, развернутую на коленях. Ответы давал малый средних лет, бойкий, с лицом полным и ясным и с постоянной усмешкой плутоватого свойства. Он небрежно правил парой серых коней, изредка постегивая их кнутиком.

      Был апрель в начале, и дорога, по которой ехали путники, была убийственна. Оттого-то они и ехали шагом. В глубоких колеях то и дело плескалась вода, и рыхлая грязь смачно шлепалась под копытами лошадей. Иногда в колеях попадались рытвины. Тогда тележка быстро наклонялась в одну сторону и с тяжелым треском вскакивала, подкидывая путешественников; и ямщик произносил крепкое словцо, а барин неприязненно щурил физиономию. С широких полей несло свежестью. По лощинам там и сям белелся снег, окаймленный темноватой полоской льда. Но небо было ясно, и жаворонки радостно трепетали в теплой синеве.

      – Ну, ладно, – сказал барин, – записал! Четвертак за мной. Теперь скажи ты мне, какие у вас модные есть, новейшие, собственного изделия? – спросил он, насмешливо искривляя губы, и перевернул страничку в записной книжке.

      – Да какие есть… – в недоумении ответил ямщик и слегка стегнул пристяжную, выразившую желание укусить смиренного коренника. – Есть разные песни… – он усмехнулся. – Пиши эту:

      За рекою кобель бреша,

      А мой милка кудри чеша

      За рекою кобель воя,

      А мой милка кудри моя..

      Проводила б за реку

      Не пришел б он до веку

      Давай, милка, пострадаем.

      – Фу-ты, гадость какая! – произнес барин, брезгливо выпячивая нижнюю губу, однако же стал записывать песню. А то вот, еще насчет ополченцев есть песня, – ска зал ямщик, приходя все в более и более веселое настроение. Барин снова перевернул страничку и приготовился записывать.

      – Ну, ополченцы… – вымолвил он в ожидании. Ямщик откашлянулся и начал:

      Ох, мамаша, ополченцы!

      Ох, мамаша, запри сенцы!

      Они – ребята молодые,

      На них кольцы золотые…

      Через эти полсапожки

      Перебили все окошки…

      – Стой, стой! С какого дьявола взялись тут полсапожки…

      – А уж это из песни, барин…

      – Ну, ладно, ладно, – сердито закричал барин и сквозь зубы произнес: – Сочинители!

      Ямщик ухмыльнулся и продолжал:

      Перебили все окошки…

      Ох, угнали на минуту —

      Остаюся без приюту.

      Продам юбку и корсетку,

      Куплю милому жилетку.

      Продам юбку с полосами.

      Куплю дудку с голосами…

      Ох, в избе мне не сидится

      Пущай милка веселится…

      а уж это, к примеру, он ей говорит:

      Продам сяртук, продам брюки.

      Куплю милке платок в руки…

      а она ему, шельма, в ответ:

      Продам ленту из косы.

      Куплю милке я часы..

      а он ей замест того:

      Ох, колечко рупь пятнадцать.

      Моей милке лет семнадцать.

      Вдруг пристяжная споткнулась и залепила седоков грязью. Ямщику попало в нос, барину в губы, а на записной книжке оказалось толстое и жирное пятно. Барин нетерпеливо стер это пятно рукавом шубы и перевернул свежую страницу. Но ямщик рассердился. Он натянул вожжи и вскрикнув: «Ах вы, окаянные!» – принялся нажаривать лошадей кнутом. Тележка заскрипела, колеса заныряли по рытвинам, мелкие брызги грязной воды и тяжелые комья густой грязи запрыгали и затолклись вокруг тележки, и барин спрятал книжку. Но, немного посидев, он как будто вспомнил что-то: прикоснувшись длинными и худыми своими пальцами к широкой спине ямщика, он закричал: «Так межничков, говоришь, не бывает у вас?» Но ямщик только головой тряхнул на это, как будто отмахнулся от назойливого комара, и влепил