Долгий путь в лабиринте. Александр Насибов

са – чекисты и понятые разбрелись по комнатам просторной квартиры, переговаривались, опрашивали горничную, с шумом сдвигали мебель. Где-то что-то уронили и, кажется, разбили. А Белявская все сидела, привалившись к груде бархатных расшитых подушек, вялая и безучастная к происходящему.

      И так же неподвижно стоял в дверях гостиной красноармеец с винтовкой, в непомерно широкой и длинной шинели, с красным бантом на груди.

      Вот он повел глазами по сторонам, переступил с ноги на ногу, шагнул к роялю и осторожно присел на край круглого полированного табурета. Поглядел на хозяйку дома, откинул полу шинели, полез в карман и вытянул цветастую коробку из-под ландрина.

      Вскоре в воздухе растекся острый запах махорочного дыма. Белявская судорожно сглотнула. В ее доме никогда еще не курили махорку.

      Уголком глаза она видела: человек в шинели аккуратно стряхивает пепел с самокрутки в подставленную ладонь; докурив, в пальцах погасил цигарку, сунул ее в карман шинели. При этом лежавшая у него на коленях круглая жестяная коробка упала, табак рассыпался по зеленому текинскому ковру, который только вчера так тщательно выбила во дворе горничная Полина.

      Появление чекистов, обыск, томительная неизвестность, собственная беспомощность, досада, злость – все это навалилось такой тяжестью!.. Она не выдержала, сдавила руками горло и громко разрыдалась.

      Вбежала горничная, накапала в стакан валерьянки, приподняла Белявскую с подушек. Та билась в истерике, стонала, отталкивала стакан.

      Из библиотеки вышел чекист, с минуту смотрел, как горничная пытается напоить лекарством хозяйку.

      – Саша! – позвал он.

      Появилась его помощница.

      Чекист кивнул на хозяйку квартиры.

      – Помоги, – сказал он и вернулся в библиотеку.

      Когда Белявская пришла в себя, в комнате было людно. У большого овального стола собрались все, кто производил обыск, и понятые – дворник и владелица расположенной по соседству мелочной лавки.

      На малиновой плюшевой скатерти тускло желтели столбики золотых десятирублевок. Здесь же стояла перламутровая шкатулка с откинутой крышкой. Старший чекист вынимал из нее драгоценности, показывал понятым и, отложив в сторону, диктовал помощнице, которая писала протокол. И всякий раз лавочница, тощая, одетая в черное женщина с маленькой головой на длинной морщинистой шее, протягивала к ценностям серую высохшую руку, а дворник коротким движением плеча отводил в сторону эту руку, кашлял, что-то бормотал и крестил лоб растопыренной пятерней.

      Так продолжалось около часа. В комнате стояла тишина, прерываемая монотонным голосом чекиста и невнятными репликами дворника.

      Наконец содержимое шкатулки было пересчитано и внесено в протокол. Чекисты подписали его. Перо дали торговке. Метнув тревожный взгляд на Белявскую, она сделала росчерк, положила перо и все же не удержалась – дрожащими пальцами погладила перламутровую шкатулку.

      – Теперь вы. – Саша протянула перо дворнику.

      Тот несколько раз обмакнул перо в чернильницу и, кашлянув, вывел под подписями жирный косой крест.

      Саша подошла с бумагой к Белявской. Хозяйка дома уже успела взять себя в руки. Взглянув на девушку, гордо выпрямилась, заложила ногу за ногу.

      – В чем дело? – спросила она.

      – Прочтите и подпишите.

      – А зачем? Право, не стоит.

      – Полагается.

      – Не стоит, – повторила Белявская. И прибавила, показав на стол: – Там много красивых вещиц. Носите на здоровье.

      – Золото и драгоценности конфискуются в пользу трудового народа, – строго сказала Саша. – В пользу всего трудового народа, а не отдельных личностей.

      Она хотела прибавить, что революция в опасности и в стране голод, что у Красной Армии не хватает оружия, снарядов, патронов. Золото же и бриллианты – это винтовки, мясо, хлеб… Но разве поймет все это холеная барыня!

      Женщины долго глядели друг другу в глаза.

      Сложные чувства владели Белявской. Еще минуту назад она яростно ненавидела стоявшую перед ней маленькую девушку в застиранном ситцевом платьице, перепоясанную широким солдатским ремнем, с браунингом на правом боку и полевой сумкой на левом. А сейчас ненависть почему-то отодвинулась, потускнела, и она почти с любопытством рассматривала чекистку – ее круглое, совсем еще детское лицо с широко посаженными серыми глазами и упрямо закушенной нижней губой.

      – Подписывайте, – повторила Саша. Она тряхнула головой: – А не пожелаете – сойдет и так. Ну!

      Белявская повела плечом, вздохнула, взяла перо из ее перепачканных чернилами пальцев и расписалась в конце листа.

      – И здесь тоже. – Девушка протянула второй лист. – Два экземпляра. Один останется у вас.

      – Боже мой, но зачем?

      – Установлен такой порядок. Вдруг пожелаете обжаловать конфискацию, наши действия… Мало ли что! Вы имеете право обратиться в любую инстанцию.

      – И мне все возвратят?

      – Не