Иоланда. Александр Вельтман

алось, и казалось, что все надежды его уносились вместе с исчезающими лучами солнца на башне.

      Он имел все право предаваться отчаянию: кроме тайного горя, которое отражалось во всех чертах его, искусство, доставлявшее ему пропитание, было запрещено под смертною казнию после суда над шамбеланом Франции Энгерраном Мариньи, его женою и сестрою, обвиненных в чаровании короля Людовика X.

      – Вот последнее достояние! – проговорил Гюи Бертран, вынув из кармана серебряную монету и хлопнув ею по косяку окошка. – Жена придет за деньгами на расход… я отдам ей все, что имею, а она скажет: этого мало!.. Завтра голодная жена и дети будут просить милостыню, а я буду пропитаться на счет моих заимодавцев в тюрьме Капитула!

      И с этими словами Гюи Бертран схватил лежавший на окне резец и вонзил его глубоко в дерево. В эту самую минуту кто-то постучал у дверей.

      – Вот она! – произнес Гюи Бертран, вставая с места и отдергивая задвижку.

      Но вместо жены вошел неизвестный человек в широком плаще, бледный, худощавый, высокий, с впалыми глазами.

      – Гюи Бертран?

      – Так точно. Неизвестный, входя в рабочую, припер за собою дверь.

      – Угодно вам принять на себя работу?

      – Очень охотно приму… разумеется, скульптурную.

      – Нет, работа будет относиться собственно до вашего искусства… – сказал неизвестный, вынимая из-под плаща небольшой портрет. – По этому портрету вы должны сделать восковую фигуру.

      – Восковую? Не могу! – и Гюи Бертран, осмотрев с ног до головы неизвестного, невольно содрогнулся.

      – Вы, может быть, думаете, что я фискал инквизиции, ищу вашей погибели? Нет! Впрочем, я найду другого церопластика, который будет снисходительнее… Неизвестный взял под плащ портрет и хотел идти.

      – Позвольте… Если вы мне скажете, для какого употребления заказываете…

      – Вот прекрасный вопрос!

      – Но… вы знаете, что можно сделать злое употребление…

      – О конечно, из всего можно сделать злое употребление; однако же, покупая железо, не давать же клятвы, что оно не будет употреблено на кинжал. Впрочем, будьте покойны: это для коллекции фамильной. Угодно взять? Гюи Бертран думал.

      – Извольте отвечать скорее!

      – Берусь… но… мне не дешево станет эта работа… и вам также.

      – Насчет этого не беспокойтесь: вот вам в задаток… здесь в кошельке двадцать луидоров. Через неделю должно быть готово… только сходство разительное…

      – Можете положиться… Неизвестный удалился.

      Гюи Бертран запер двери, спрятал портрет в шкаф, бросил кошелек на стол и сел снова подле окна в раздумье. Вскоре вошла жена его.

      – У тебя, Гюи, кто-то был? Не для заказов ли?

      – Да! – ответил Бертран.

      – Слава Богу!

      – Да! – отвечал Бертран.

      – Это что такое?

      – Деньги.

      – Слава Богу, – повторила жена, – двадцать луидоров!.. Это все твои?

      – Да! – отвечал Бертран.

      – Я возьму на расход?

      – Возьми.

      – Ты, верно, обдумываешь заказанную работу?.. Я не буду тебе мешать.

      Она вышла, а Гюи Бертран просидел до полуночи перед окном.

      II

      На другой день рано утром Гюи Бертран вошел в свою рабочую, вынул портрет, поставил его на станок и, заложив руки назад, стал ходить из угла в угол.

      – Какое очаровательное существо! – сказал он, смотря на портрет. – Так же хороша была и дочь моя! Где ты теперь, неблагодарная Вероника!

      У него хлынули из глаз слезы. Он закрыл лицо руками и отошел от портрета, сел подле окна в безмолвии…

      Когда в нем утихло горькое воспоминание, он подошел снова к портрету.

      – Чувствую, что не на добро заказано это!.. – повторял он, говоря сам с собою и посматривая на портрет. – Бедная девушка! Может быть, и тебя преследует соблазн или мщенье? Если я буду средством к твоему истязанию? Этот человек в оборванном плаще так похож на чернокнижника!.. Нет сил приниматься за работу…