Королевский выбор. Эмилия Остен

охватила берег; сгинули мачты парусников в порту, пышные сады, спускавшиеся по склонам туда, где вечно кипит прибой. И, наконец, открыв громадную пасть, где, словно острые зубы, сияли первые вечерние звезды, тьма поглотила центр города – и замок пал, провалился в ее желудок.

      Но вот вспыхнули цепочки фонарей – улицы протянулись ожерельями, в порту зажгли костры и запалили дрова в бочках, обитых изнутри железом, и в домах вспыхнули окна, и во двор вынесли факелы. Темнота шипела, плевалась и отползала. Окончательно она отступит только утром, с первыми лучами рассвета.

      – Тебе не надоело смотреть?

      Рамиро пожал плечами. Он стоял, заложив руки за спину, у окна, длинного и узкого, словно шпага. Здесь, в новой части замка, окна были побольше, чем в старой – именно потому Рамиро когда-то выбрал себе эти комнаты. В старой части, где по традиции предпочитал обретаться отец, в окошко даже плюнуть трудно. Бойницы в стенах толщиной с человеческую жизнь, вот там что, а не окна.

      Маравийоса окутывалась шафранным сиянием вечерних огней. Огни плыли по улицам – это фонари и факелы; и огни двигались в море – это рыбацкие шаланды возвращались в порт. Рамиро представил, как скрипят сейчас весла в уключинах, как плещется в парусе беззаботный ветер, как ругается рулевой на упавшую дымку – ни черта же не видать, как есть, ни черта! И волна плещет в борт, и дома ждет жена, полнотелая, румяная. И ужин.

      Рамиро глубоко вдохнул вечерний воздух и отвернулся от окна.

      – Ну что? Свечи зажжем? – спросил Лоренсо.

      – Зови.

      Лоренсо дотянулся до колокольчика и позвонил; тут же дверь распахнулась – караулили под нею, там всегда караулят, – вокруг замельтешили, и свечи зажглись как бы сами собой. В их нервном, подрагивающем сиянии стало видно собеседников. Лоренсо сидел, перекинув ногу через подлокотник роскошного кресла и покачивая начищенным сапогом. К носу сапога приклеился блик.

      Прислуга на Лоренсо смотрела искоса – сколько уже лет прошло, а не привыкла, что он тут сидит, а не стоит, согнувшись в поклоне.

      Рамиро застыл у окна; руки, сложенные за спиной, заставляли держаться прямо. Он устал так, как устает человек, не первый год работающий с раннего утра и до глухой ночи; спина норовила согнуться, но ее держало воспитание.

      – Ужин, ваше высочество? – один из слуг стоял рядом.

      – Позже.

      – А ну, все вон, и побыстрее! – лениво велел Лоренсо, и слуги попятились – послушались.

      Лоренсо попробуй не послушайся. У него даже ленивые интонации со стальным отливом, и глаза стальные, и волосы, словно пеплом припорошены, и ходит он так, что одной походки его боятся. Рамиро немного ему завидовал – так, как может завидовать младший старшему, который, тем не менее, состоит у него же на службе. Лоренсо де Ортис – меткая рука, говорили про него. Лоренсо – сквернослов и ловелас. Лоренсо – безжалостный убийца, мартовский кот, обманщик, любитель почестей.

      Лоренсо – самый верный друг и самый лучший на свете защитник.

      – Не хочется ехать? – спросил верный друг и защитник и потянулся за виноградом. Отщипнул от грозди пару ягодок и отправил в рот.

      Рамиро покачал головой.

      – Когда ты так немногословен, я начинаю тебя подозревать. Сядь уже.

      Садиться не хотелось – Рамиро знал, что если усядется, то непременно начнет засыпать, а хорошо бы еще до ужина прочитать все те бумаги, которые принес Амистад де Моралес, и что-то придумать с этими налогами на ввоз итальянских тканей, потому что завтра совет будет это обсуждать, и неизвестно, явится ли отец. Заседание совета назначено на девять утра, сразу после молитвы и завтрака. А если учитывать то, что сегодня в замке праздник, то отец может и не прийти.

      – Я лучше постою. – Рамиро прошелся из угла в угол, посмотрел немного, как ветерок колышет занавеску, и отвернулся.

      – Когда отплываем?

      – Послезавтра. И, если ветер будет попутным и Господь нам поможет, доберемся быстро.

      – Я бы надеялся скорее на ветер, чем на Господа, – хмыкнул Лоренсо.

      Ах да. Мартовский кот, сквернослов и безбожник.

      – Кардинал тебя однажды отлучит.

      – Не отлучит, пока я хожу у тебя в любимчиках.

      – Тогда, конечно, никогда.

      – Вот и я о том же говорю. – Лоренсо прицелился и цапнул персик.

      «Он ведет себя как мальчишка, – подумал Рамиро, – хотя он старше. Он ведет себя так, чтобы я чувствовал себя… живее. Чтобы улыбался чаще. Чтобы хоть иногда забывал, где я и на каком месте стою».

      Такие места, говорил иногда кардинал де Пенья, назначаются свыше. Если уж родился и оказался так высоко, что орлы боятся залетать, – терпи и делай то, что должен. Ты себе не принадлежишь, ты принадлежишь другим.

      – Так, мы едем во Флоренцию. Хорошо. Прекрасные флорентийки будоражат воображение. Ты же еще там не бывал и их не видел, – продолжал Лоренсо.

      – А ты бывал?

      – С твоим отцом, однажды. Несколько лет назад. Помнишь?

      – Нет.

      – Ах