Нянька. Аркадий Аверченко

«блатокаю» награбленное и напиться так, «чтобы чертям было тошно».

      Последняя фраза служила мерилом всех поступков Саматохи… Пил он, развратничал и дрался всегда с таким расчетом, чтобы «чертям было тошно». Иногда и его били, и опять-таки били так, что «чертям было тошно».

      Поэтическая легенда, циркулирующая во всех благовоспитанных детских, гласит, что у каждого человека есть свой ангел, который радуется, когда человеку хорошо, и плачет, когда человека огорчают.

      Мишка Саматоха сам добровольно отрекся от ангела, пригласил на его место целую партию чертей и поставил себе целью все время держать их в состоянии хронической тошноты.

      И действительно, Мишкиным чертям жилось несладко.

      II

      Так как Саматоха был голоден, то усилие, затраченное на преодоление дачной ограды, утомило его.

      В густых кустах малины стояла зеленая скамейка. Саматоха утер лоб рукавом, уселся на нее и стал, тяжело дыша, глядеть на ослепительную под лучами солнца дорожку, окаймленную свежей зеленью.

      Согревшись и отдохнув, Саматоха откинул голову и замурлыкал популярную среди его друзей песенку:

      Родила, меня ты, мама,

      По какой такой причине?

      Ведь меня поглотит яма

      По кончине, по кончине…

      Маленькая девочка лет шести выкатилась откуда-то на сверкающую дорожку и, увидев полускрытого ветками кустов Саматоху, остановилась в глубокой задумчивости.

      Так как ей были видны только Саматохины ноги, она прижала к груди тряпичную куклу, защищая это беспомощное создание от неведомой опасности, и после некоторого колебания бесстрашно спросила:

      – Чии это ноги?

      Отодвинув ветку, Саматоха наклонился вперед и стал в свою очередь рассматривать девочку.

      – Тебе чего нужно? – сурово спросил он, сообразив, что появление девочки и ее громкий голосок могут разрушить все его пиратские планы.

      – Это твои… ножки? – опять спросила девочка, из вежливости смягчив смысл первого вопроса.

      – Мои.

      – А что ты тут делаешь?

      – Кадрель танцую, – придавая своему голосу выражение глубокой иронии, отвечал Саматоха.

      – А чего же ты сидишь?

      Чтобы не напугать зря ребенка, Саматоха проворчал:

      – Не просижу места. Отдохну да и пойду.

      – Устал? – сочувственно сказала девочка, подходя ближе.

      – Здорово устал. Аж чертям тошно.

      Девочка потопталась на месте около Саматохи и, вспомнив светские наставления матери, утверждавшей, что с незнакомыми нельзя разговаривать, вежливо протянула Саматохе руку:

      – Позвольте представиться: Вера.

      Саматоха брезгливо пожал ее крохотную ручонку своей корявой лапой, а девочка, как истый человек общества, поднесла к его носу и тряпичную куклу:

      – Позвольте представить: Марфушка. Она не живая, не бойтесь. Тряпичная.

      – Ну? – с ласковой грубоватостью, неискренно, в угоду девочке удивился Саматоха. – Ишь ты, стерва какая.

      Взгляд его заскользил по девочке, которая озабоченно вправляла в бок кукле высунувшуюся из зияющей раны паклю.

      «Что с нее толку! – скептически думал Саматоха. – Ни сережек, ни медальончика. Платье можно было бы содрать и башмаки, да что за них там дадут? Да и визгу не оберешься».