На полях Гражданской…. Михаил Федоров

в упряжке судьбы, грозя в любую минуту выбросить. Боязно гимназисткой пуститься в дальний путь, трудно женой полковника нести бремя военных походов и пережить утрату близких. Удары судьбы не сломили, не согнули когда-то юную девчонку потому, что она была из породы тех крепких провинциальных семей, которыми всегда полна наша глубинка, из породы Алмазовых.

      Мой дед дружил со Львом Толстым и во многом подражал ему. Считал, что жить следует трудом своих рук. К нему – по профессии врачу, кстати, виртуозно игравшему на скрипке, – за помощью в любое время суток шли крестьяне со всей округи. Во фруктовом саду выращивал отменные яблоки, пахал и косил, молол зерно на водяной мельнице, что скрипела на плотине реки Трещевки, которая делила Медвежье пополам. В этом ему помогали семья и крестьяне. Он, как и Лев Николаевич, не любил священников, избегал церковных обрядов. А его прах лег в землю в нашем саду без памятного надгробия на десять лет раньше, чем прах учителя в Ясной Поляне.

      Мой отец тоже тяготел к нравам толстовцев. В молодости не ел ни мяса, ни рыбы, зачитывался романами почтенного старика из Тульской губернии. Своего отца похоронил, выполняя его завещание, без отпевания. Лишь после настоятельных просьб матери окрестил меня в приходской церкви в селе Богоявленовке. Не любил он служителей культа. Священник села Богоявленовки часто сокрушался, что как ни пожалует к Алмазовым, хозяина дома не оказывалось, а встречала гостя только его жена.

      Отец пошел дальше деда. Летом 1906 года раздал земли своего имения крестьянам – пятьсот десятин, это более пятисот гектаров, а себе оставил хутор с наделом в десять десятин, сад и мельницу.

      – Василий Алексеевич! – хлынули к нему крестьяне из ближних деревень. – Вы бы помогли и нам забрать земли у помещиков.

      Не хотел вмешиваться в чужие дела и долго не соглашался. Но готовность помогать людям взяла верх.

      Он вместе с ходоками направился в соседнее имение графини. Мне только исполнилось три годика, и я мало что понимала. Но позже узнала, что происходило. Как обычно в летнюю пору, пригревало солнце, в полях наливалось зерно, пахло свежескошенным сеном. Настроение отца и крестьян было приподнятое. Они чувствовали, что делают доброе дело. Перейдя речку Трещевку, в которой купались мальчишки, запылили по проселочной дороге. По пути к ним присоединялись жители окрестных сел.

      Они поднялись на горку, в дубраве завиднелся барский дом. Во дворе на крыльце стояла графиня. Грузная женщина в длинном платье с большим разрезом о чем-то разговаривала с приказчиком.

      – Отдавай землю! – закричали крестьяне.

      При виде их приказчик кинулся за дом. Они только успели заметить, как замелькали его сапоги. Несколько мужиков погналось следом.

      – Василий Алексеевич! Что-то я не пойму, почему это вы с моими крестьянами? – спросила графиня.

      – Дело в том, что вы, барыня, обделили наших братьев, – заговорил отец. – Надобно бы излишки отдать…

      Барыня сделалась бледной, как парафиновая свечка.

      В это время мужики притащили приказчика и начали бить.

      – Это тебе за поденщиц!

      – Будешь издеваться над ними! – орали мужики.

      – Пугачевщина! – Графиню затрясло.

      – Благого дела ждут от вас, – сказал Василий Алексеевич и крикнул мужикам:

      – Оставьте приказчика в покое!

      Графине протянули бумаги:

      – На, подпиши!

      Она некоторое время медлила, с опаской оглядывая толпу, и подписала.

      – Ну… – по имени назвал графиню кто-то из крестьян. – Теперь мы все равны… До свиданьице.

      Какие наивные люди! О каком равенстве могла идти речь! Да и возможно ли оно, равенство? Всегда кто-то кого-то угнетает. Кто живет лучше, а кто хуже. Несбыточная мечта! Сколько она сломала людских судеб, сколько поколений извела.

      Слух о поступке Алмазова разлетелся по уезду, и утром около нашего дома уже митинговала толпа:

      – Василий Алексеевич! Идемте … Идемте к… – назывались иные помещики.

      Мама, качая на руках моего младшего брата Алешу, уговаривала:

      – Василий! Ты отдал свое. Зачем?

      – Маша, успокойся. Я не могу…

      – Подумай обо мне, о сыновьях, о дочери.

      Моему старшему брату Сереже тогда исполнилось десять, а младшему Алеше только год.

      – Мы ничего дурного делать не будем. Графиня добровольно подписала бумаги. И другие подпишут. А если не подпишут, то мы развернемся и уйдем, – успокаивал он жену.

      Я приняла уход отца, как обычную прогулку к соседям. «Он катал меня по полям, – подумала я, – пусть теперь без меня прогуляется».

      В тот день крестьяне получили согласие еще трех помещиков и, когда возвращались, на взгорке у села Приволье увидели казаков. Казаки стояли в ряд и ждали бунтовщиков. С той поры я отношусь к казакам с осторожностью.

      Перед строем гарцевал урядник и кричал:

      – Есть ли среди вас помещик Алмазов?

      Крестьяне