Береги себя. Артем Белоглазов

ял?

      От роду не был альтруистом. Никогда не любил людей. За что их любить? Пошел вон из города! Живо! В городе Настя, и Мишка, и родители. Ты не обязан заботиться обо всех на свете, но…

      В который раз убеждаюсь: «вдруг» – очень емкое слово. Очень правильное и точное. Слово «вдруг» уместно в любой ситуации. В десять лопат не разгребешь в такой куче самых разных ситуаций.

      Я бы сказал, что обстоятельства мои весьма затруднительны. Дела просто швах, как выражался незабвенный приятель отца Филипп Карлович. Он громко сморкался в платок и заявлял, дескать, дорогие Алексей Петрович и Гузель… э-э… Рашидовна, здоровье, считай, уже не то. Дети разъехались, жена померла, остался, мол, с хозяйством, сил держать нету, бросить – жалко. Захиреет, стало быть, он, дядя Филипп, – слышь, малой? – зачахнет, ты вот герань не поливаешь? ну? не ври старшим, вижу – не поливаешь, так вот и он, Филипп, как несчастная герань без воды зачахнет, лишенный радостей жизни, а дальше – известное дело: два кубометра земли с кособоким крестом наверху, и навестить-то некому.

      Дядя Филипп путался в именах, датах и родственниках. Кажется, он был давним коллегой отца – еще при Союзе – по замшело-нудной работе то ли в НИИХИМПРОМ, то ли НИИТЕПЛОПРИБОР, но почему-то считал отца свояком. Это забавляло, ведь жена Филиппа Карловича была русской, в отличие от моей матери «Гузели… э-э… Рашидовны» – папиному приятелю никак не давалось столь «сложное» отчество.

      Воспоминания будто процежены сквозь марлю: иссякающая мутная струйка. Это мое детство. Далекое-далекое, в редкой дымке тумана, весенне-осеннего, стоящего над полями молочным киселем; озаренное лучами яркого, до рези в глазах, солнца – пошли купаться? – пойдем! – брызги сверкают крохотными радугами, негромко матерится пожилой рыбак с рыжими усами, шумят тополя; детство, припорошенное белым знобким снегом, в ноябре уже катались на лыжах, сугробы в начале ноября наметало – ого! не сравнить с нынешними зимами.

      Оно никуда не делось, вот и все, что можно сказать о детстве.

      Юность принесла свои проблемы, наверняка одинаковые для многих парней и девушек, но довольно конкретные и важные для тебя. Впрочем, те проблемы – смех да и только по сравнению с теперешними. И впрямь – что тебе сейчас любовь кудрявой третьекурсницы Евы? или вражда с дворовыми пацанами? – семья переехала, а новенькому нелегко найти общий язык с устоявшейся компанией. Или вечная нехватка денег, случайные подработки, купленный на первую получку телефон – какими же топорными они были. А помнишь? – кинотеатр, глупая мелодрама, Ева тайком плачет, ты целуешь ее, и вот вы стоите у подъезда, в потных руках бутылка мерло, на языке вертится дурацкий вопрос, хорошо, что промолчал, и Ева приглашает тебя, малолетку, – для нее ты малолетка – в гости, и там…

      Учеба, каникулы, общаги, гулянки, экзамены, незаметно – серой мышкой – мелькает последний курс; диплом, выпускной, работа – АО, ЗАО, госучреждения, долгожданный отпуск, море, горы, пляжный роман, ах, не бросай меня! – бросил. Работа, новый год, командировки, отпуск в Турции, привези чего-нибудь, а, сынок? – привез дубленку, радовалась; новый год, цены растут, внезапное повышение – зам, ха-ха! надо же! Молодец, сын. Спасибо, папа. Цены растут, зарплата прежняя, я вам тут за копейки пахать не нанимался! новая работа, у матери юбилей, поднимаю бокал за… Олежка, у тебя волосы седеют. Знаю, мама. Работа, новый год, отпуск; привет, Настька! да тебя не узнать, как ты, где? Мама, это Настя. Очередной юбилей. Олег, давай поженимся, сколько можно? Свадебное платье, рюши, банты, Дворец бракосочетаний, на фронтоне – символические кольца. Я люблю тебя. Я тоже. Согласен. Согласна…

      Дура-память, дырявое проржавевшее ведро. Сочится воспоминаниями. Я не хочу – по капле. Наклоняю ведро: хлещет через край – принимаю как дар, блаженствую, пропускаю сквозь душу вновь и – изгоняю. Прошлое не должно тревожить настоящее. Льется все меньше, тише, наконец лишь струйкой. Детство… Ручка ведра скребет в проушинах. Хватит. Ставлю ведро в чулан. Закрываю. Пусть.

      Что-то должно остаться.

      «Сегодня солнце зашло за тучи», – с хрипотцой надрывается радио; динамик барахлит, сменить бы. Крутят старый добрый «Чайф». Я мысленно соглашаюсь: перспективы не радуют. Погода? – как обычно: дождь. Есть ли у меня нормальный, не прохудившийся зонт? Я драпаю за город, к черту на рога, в область белых географических пятен на карте неведомого. Вокзал, кассы, электричка, блестящие мокрые куртки попутчиков. Маршрут в никуда.

      Я твердо намерен свалить. Осень, слякоть, голодный паек. Я не жалею себя…

      Врезать дуба мне не дадут.

      Музыку обрывает экстренный выпуск новостей, диктор не верит в бред, который несет: на севере Москвы зарегистрированы подземные толчки, магнитуда землетрясения порядка пяти баллов. Граждан просят не волноваться, опасность есть, но небольшая.

      Ну да, конечно, здесь очуметь какие высотки, не рассчитанные на разрушительные землетрясения. «Московский район сейсмоустойчив». Фраза из учебника истории.

      В последнее время плохие новости идут косяком. Авария на химическом производстве, взрыв армейского склада, зараза, обнаруженная в водопроводе. Вся дрянь сосредотачивается на севере.