Попрыгунья-стрекоза. Евгений Лукин

дилось вести исключительно о погоде и самочувствии.

      В стеклянную дверь постучали – за ней уже успела скопиться небольшая очередь. Человека четыре. Все гражданские – со смены. Сотики были под запретом (якобы создавали помехи), и комнатенка с телефоном, так называемая переговорная, оставалась здесь единственным местом, откуда простой смертный мог связаться с внешним миром.

      С внешним обреченным миром.

      Взялся за переносицу, изображая усталость и озабоченность, вышел. Выбравшись на свежий воздух, проморгался, ослабил галстук, потом и вовсе сорвал, сунул в карман.

      Может быть, следовало плюнуть на все, в том числе на собственное будущее (какое теперь, к черту, будущее?) и заорать в трубку: прячься, мама! Под землю, в метро… Нет. Во-первых, больше одного слова не проорешь, а во-вторых, от того, что грядет, ни в каком метро не укроешься.

      Он с тоской оглядел территорию части: акации защитного цвета, плакаты вдоль асфальтовых дорожек, плац. Двое солдатиков с грабельками, поглядывая искоса на расхлюстанного штатского, доводили газон до совершенства. Они тоже ничего ещё не знали. Не положено рядовым.

      Или даже не так: знали, но не знали, что знают…

      Воздух шуршал и потрескивал, как наэлектризованный. Стрекозы. Говорят, вылетели они в этом году неслыханно рано и дружно, да и вели себя необычно: вместо того чтобы барражировать парами, роились, собирались в армады, стелились над озерцами.

      Зато ни единого комара. Всех выстригли.

      Грозное апокалиптическое солнце висело над бетонной стеной, почти касаясь проволочного ограждения на ее гребне. Такое чувство, что время остановилось и вечер никогда не наступит.

      Когда бы так…

      Он присел на скамеечку перед урной, закурил. Слева розовато поблескивала решетчатая громада радиотелескопа, и смотреть туда не хотелось.

      – Разрешите присутствовать, товарищ ученый?

      Глеб поднял глаза. Перед ним, благожелательно улыбаясь, возвышался Ефим Богорад. Белая рубашка, галстук, на груди – ламинированная картонка, где каждое слово было заведомой ложью. Разве что за исключением имени и фамилии.

      – Скорбим? – задумчиво осведомился он, присаживаясь рядом.

      – Да нет, – помолчав, ответил Глеб. – Сижу, завидую…

      – Кому?

      – Вот ей. – И Глеб указал окурком на стрекозу, украшавшую собой краешек урны.

      Богорад с интересом посмотрел на молодого технаря, потом на предмет зависти. Граненые глазищи насекомого отливали бирюзой.

      – Вы со стороны затылка взгляните, – посоветовал Глеб.

      – А где у нее, простите, затылок?

      – А нету. Одни глаза. Под ними, как видите, пусто.

      – Это что же вы… безмозглости завидуете?

      – Да, – отрывисто сказал Глеб, гася окурок о край урны, причем в непосредственной близости от стрекозы. Та не шелохнулась. – И дорого бы отдал, чтобы стать безмозглым.

      Взгляды их снова встретились. «Да знаю я, кто ты такой… – устало подумал Глеб. – А уж ты тем более знаешь, что я знаю… Тут жить-то осталось всего ничего, а мы комедию ломаем!»

      Такое впечатление, что Богорад прочел его мысли. Дружески улыбнулся («Так ведь и ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь…») и вновь сосредоточился на стрекозе, пристально изучая то место, где фасетчатые глаза неплотно прилегали к тулову.

      – Действительно, пусто, – согласился он. – Тем не менее одно из самых древних существ. Динозавров пережило…

      – И нас переживет, – мрачно закончил Глеб.

      – Без мозгов?

      – Именно поэтому…

      Над бетонной стеной вдалеке вздулся гигантский прозрачный купол. Он менял форму, то опадая и становясь византийски покатым, то яйцеобразно вздымаясь на манер итальянского. Затем распался.

      – Ни хрена себе стайка! – заметил Богорад. – Как будто предчувствуют, правда?.. А что, интересно, по этому поводу говорит наш общий друг Лавр Трофимович?

      – Ничего не говорит. Стрекозы – не его специальность.

      – Да? А мне казалось, он и со стрекозиного переводит…

      Глеб насупился и не ответил. Видя такое дело, боец невидимого фронта решил сменить тактику.

      – Хотите пари? – неожиданно предложил он.

      – На что?

      – На коньяк, разумеется. Не на шампанское же.

      – Нет, я имел в виду: о чем спорим?

      – Если с нами ничего не случится, вы ставите мне бутылку «Хеннесси». Дайте руку…

      Глеб подал ему вялую руку.

      – Разбейте.

      Глеб разбил. Пари было заключено.

      – Ну-с, молодой человек, – ликующе объявил Богорад, – вот вы и попались. Если планета уцелеет, вы мне ставите коньяк. А если и впрямь взорвется… Кто вам коньяк ставить будет, а?..

      Все это было настолько глупо, что Глеб не выдержал и улыбнулся.

      – Вот и славно, – сказал контрразведчик. – А то сидит