Историкум. Мозаика времен. Андрей Дашков

этакого вот, особенного! К бабке не ходи, снаушничал кто-то. Знать бы кто…»

      Князь тяжело поднялся с удобного, оставшегося в доме с тех ещё, с доопальных времён, кресла, зябко передёрнул отвыкшими от питербурхских холодов плечами, подошёл к камину и протянул к решётке руки.

      «Ведь как я зашёл – немедля начал тростью охаживать, мин херц вражий. Только от тумаков оклемался – за воротник, да казнокрадом, да мерзавцем честить, да матерно потом облаял».

      В душе Светлейший с «казнокрадом», в общем-то, не спорил. Но вот остальное его удручало и посейчас. Нет, прости его тогда Пётр, как нередко за многие проведённые рядом годы прощал, избив и облаяв сгоряча, Александр Данилович забыл бы услышанные оскорбления через минуту. Или будь государь жив, чтобы можно было как раньше, в молодости, доложить о лихой авантюре и услышать заветное: «Ах ты ж, архиплут, но ведь молодец, Алексашка!»

      Но Пётр I, прозванный ещё при жизни Великим, умер два года назад, и простить бывшего при нём с юных лет Алексашку уже не мог. И это князя злило больше всего, поскольку выходило так, что подвиги последних трёх лет, а стукнуло нынче Меншикову пятьдесят три года, не оголец босоногий, напрасны. Не перед кем ими теперь похвалиться, да и преподнести достигнутое некому.

      «Некому… – снова подумал князь, согревая ладони. – Да и… да и незачем теперь, уж минувшего-то не воротишь. Был бы жив мин херц, за таковское удальство – всё бы вернул. А нынче…»

      Мысли снова сбились на воспоминания.

      «Всех же чинов, имений, всех наград лишил, а? И ведь сразу я беду почуял, сразу. Как увидел, что Алексеич после лая, вместо буйства своего обычного, вторую трость, с каменьями зелёными, эдак вот вертит, смотрит – аж лёд по костям, и говорит негромко, задумчиво:

      – Станок, слышь, у меня токарный сломался.

      Стано-ок… Никогда он так до того не разговаривал. Если бы второй тростью колотить начал – то понятно, привычно. Кричал бы, собачился. А то – мирный такой, рассудительный. Думал, смерть уж моя пришла, ан нет…»

      Он поднял руки от огня, поднёс к лицу, зачем-то посмотрел на узкие, всё ещё сильные пальцы и вернулся за стол. Вспоминать дальше. Время ещё было, встреча назначена на поздний вечер.

      «Остров этот придумал. Ну, при чём я к Магада… Магда… тьфу! До сих дней выговорить не могу это слово проклятое! Ладно, хоть возглавить поход поручил. Мог и на плаху, у него оно споро выходило».

* * *

      Светлейший князь, в прошлом фельдмаршал и президент Военной коллегии, кавалер орденов, владелец поместий и десятков тысяч крестьян, ближайший сановник и друг императора так никогда и не узнал причину своей жесточайшей за всю проведённую рядом с Петром I жизнь опалы. Наушники тут были почти ни при чём – так сложилось. Или звёзды сошлись, или карты упали, или просто – судьба. Как говорили встречавшиеся Александру Даниловичу в странствиях индусы, карма.

      В тот печальный для Светлейшего день, 18 января 1724 года, у российского императора и впрямь сломался станок. Пётр Алексеевич под старость забавы токарной не бросал, и поломка препаршивейшее настроение на весь день ему обеспечила. Когда же час спустя царь прочитал доклад Тайной канцелярии о том, что императрицу Екатерину Алексеевну и Меншикова связывают отношения более чем дружеские, он вконец рассвирепел. Повелев Алексашку, паче явится, звать немедленно, самодержец принялся за следующую депешу. Ею оказалось донесение шаутбенахта Якоба Вильстера, посланного осенью с двумя фрегатами в Мадагаскарскую экспедицию, приводить остров под российский скипетр и искать «пиратское царство», кое, по слухам, на острове том имелось и даже несколько лет тому отряжало послов в соседнюю Швецию, просясь к тамошнему королю Карлу XII под покровительство. Вильстер, появившийся в Санкт-Питербурхе три года назад, до того воевал и на стороне шведов, и против них, бывал на русской службе, ходила молва – не преминул погулять и флибустьером под вольным флагом, – в общем, был моряком опытным и человеком многознающим. Он и поведал о неудавшихся шведских путешествиях к Мадагаскару. И описал Петру обстановку в тех краях, насколько сам знал. Знал, впрочем, немало, знакомцев среди джентльменов удачи у голландца хватало. Написанный шаутбенахтом доклад, посвящённый пиратам Индийского океана и их связям со шведским двором, император прочитал внимательно.

      – В Индию нам путь нужен! – объяснял он осенью президенту Коллегии иностранных дел Головкину. – Через Хиву Бекович пробовал, не вышло, в Джунгарию ты посылал, в Персию – везде афронт. А как англичане с голландцами делают?

      – Как?

      – А морем, Гаврила! – заревел Пётр. – Морем! Вокруг Европы с Африкой! Вот тут нам Мадагаскар и потребен! Там фортецию заложить да губернию заморскую основать. А уж с острова сего, где у нас порт и магазины для войска будут, можно и к Индии дорожку торить…

      Теперь же, поставленный во главе похода к далёкому острову, Вильстер сообщал о том, что отплытие срывается. Пётр ещё раз яростно пробежал глазами послание. На словах: «а выделенные для сего авантажа фрегаты отправлены из Ревеля в великой конфузии, трудно и поверить, что морской человек оные отправлял…» – он прервался, отшвырнул документ