Название | Ельцин как наваждение. Записки политического проходимца |
---|---|
Автор произведения | Павел Вощанов |
Жанр | Биографии и Мемуары |
Серия | Власть и народ |
Издательство | Биографии и Мемуары |
Год выпуска | 2019 |
isbn | 978-5-907024-85-4 |
– Я в этом и не сомневаюсь. Но пойми, так устроена человеческая память. В ней есть стержень, на котором держатся все воспоминания, и этот стержень – наше «Я». Оно и превращает достоверность в субъективную оценку.
– Это что же выходит, в свидетельствах очевидцев не может быть исторической правды?
– Очевидцы, если они порядочные люди, всегда говорят правду. Но то, что они говорят, нельзя считать исторической достоверностью. Из каждого такого свидетельства нужно обязательно отсеять все личное: «Я подумал… я увидел… я понял… я почувствовал… я удивился». И если без всех этих «Я» что-то от воспоминаний останется, о том и можно будет сказать: все так и было!
То, что он говорил, было понятно по сути. Непонятным было другое – как такое возможно практически применить, к примеру, в работе над книгой о Ельцине, если задумаю ее написать? Будут в ней эти хвастливые «Я» или их не будет вовсе – это же ничего не изменит. Как бы я ни старался скрыть свое присутствие в тех или иных исторических эпизодах, оно все равно вылезет. Явно или неявно.
– Пиши так, будто это какой-нибудь flashback, – и почувствовав мое удивление, спросил: – Не знаешь, что это такое? А ты почитай книгу двух канадских нейрохирургов «Эпилепсия и функциональная анатомия мозга». Уверен, после этого у тебя не возникнет вопроса, как писать книгу о Ельцине.
Знакомый врач-психиатр, услышав мой вопрос о том, есть ли у него книга Пэнфилда (Penfield W.) и Джаспера (Jasper H.), обеспокоенно поинтересовался: у тебя какие-то проблемы? Пришлось сказать, что книгу советовал почитать Святослав Николаевич Федоров. Обеспокоенность сменилась ехидной усмешкой: слава Богу, что совет дал офтальмолог, а не проктолог.
– Это еще почему?
– Ну, глаза все же ближе к мозгу, чем ж***а!
Несмотря на насмешки, я буквально силой заставил себя прочитать сей высоконаучный труд от корки до корки. Но, как и следовало ожидать, ровным счетом ничего в нем не понял, кроме одного тезиса, который ученые сформулировали не как предмет своего исследования, а как сопутствующий ему постулат. Видимо, к его восприятию мой интеллект оказался более или менее пригоден. Он, этот самый постулат, поразил меня до глубины души: оказывается, в своих воспоминаниях о прожитом и пережитом человек бывает безукоризненно объективен лишь какую-то долю секунды! За пределами ее он уже несвободен в суждениях, ибо не может полностью отвлечься от своих самооценок и самооправданий, от гордыни и обид, от субъективности людей, к мнению которых привык или обязан прислушиваться. Как ни старайся, все это в той или иной мере искажает рисуемую памятью картину прошлого. И неважно, в лучшую или в худшую сторону. Главное, что в действительности все было не совсем так или даже вовсе не так.
Признаюсь, до того, как я прочел ту книгу, никогда не задумывался, что память по природе своей не