Зефирный Жора. Крупная кость (сборник). Тоня Шипулина

btitle>

      – Съешь пирожок, Жорочка! – говорит бабушка и пододвигает тарелку, на которой, кроме булочки, еще жареная на сале картошка, кусок хлеба с маслом толщиной с сосисочный палец… А еще майонез – капля, капелька, пятнышко. Бабушка вроде как показательный приговор майонезу вынесла. Вот, мол, кто виноват в том, что я такой толстый стал.

      – Ты, наверное, проголодался, пока домой шел, съешь что-нибудь – я для тебя приготовила! – настаивает бабушка и гладит меня по голове. – Ешь, пока не остыло.

      – Да я вроде ел в школе, – мямлю я и вдруг замечаю, что уже держу в одной руке булочку, а в другой – кружку со сладким чаем.

      – Вот и молодец, Жорочка, молодец! – хвалит бабушка и снова подходит к плите. Там у нее в сковородке под крышкой шкварчит что-то, в кастрюльке булькает, а в казане шипит.

      Мне иногда кажется, что бабушка забывает, что нас четверо. Мне иногда кажется, что ей кажется, будто нас как в хороводе у новогодней елки. Будто нас целая тысяча!

      Она не успокоится, пока не накормит так, что ты уже слово произнести не можешь, боишься: вдруг пирожок в животе не уместится и наружу выпрыгнет.

      – Ба! – говорю я, дожевывая бутерброд. – А правда, что ли, у меня живот скоро так растянется, что лопнет?

      У бабушки от неожиданности даже ложка мешательная в кастрюльке утонула.

      – Ой, горюшко ты мое, это кто же тебе такую глупость сказал? – охает она и пытается выловить ложку вилкой.

      – Артем сказал. Он в какой-то зачетной передаче смотрел, что если много есть, то как граната взорвешься. – Я откидываюсь на спинку стула – уф, устал жевать, передышка нужна.

      – Шляпа без пера Артем твой, вот он кто! – сердится бабушка. Но мне кажется, она не столько на Артема сердится, сколько на то, что ложка не вылавливается. – Лейка без ручки, кастрюля без крышки! Ой, прямо беда с вами со всеми, беда!

      Мама просит в доме страшными словами не ругаться, и бабушка, как умеет, выкручивается.

      Она явно хотела еще что-нибудь такое про Артема сочинить, чтобы я окончательно понял, что не взорвусь, но тут кто-то ключ в замке стал поворачивать. Собака наша залаяла, закружилась-завертелась в танце – значит, не чужой.

      – Ах ты, подлец! Ах ты, Крокодил эдакий! – донеслось из коридора.

      Мама пришла.

      – Это кто наделал? Я тебя спрашиваю: кто? – Мама, не сняв сапоги, бросается за Крокодилом вдогонку. Настигает его у двери в мою спальню и тащит обратно в коридор. Крокодил делает вид, что не понимает, о чем речь, отворачивается от лужи – неприятно ведь, когда нос в мокрое и вонючее макают.

      – Выгоню на улицу! – грозится мама и отпускает Крокодила. На самом деле Крокодил – это, конечно, не настоящий крокодил, который в Африке или, там, в зоопарке, хотя зубы у него тоже острые. На самом деле это наша собака – по звериному паспорту Леон Николаевич Зефиров. Огромный беспородный белый и трусливый пес. У нас с ним отчество и фамилия общие, потому что, раз мы его взяли к себе жить, значит, усыновили – выходит, он вроде брата моего младшего. Я вот иногда думаю: что́ зачетнее – иметь настоящего брата или собаку? Пока не определился.

      – Маргарита Васильевна, здравствуйте! Я ненадолго заскочила – папку с документами забрать. Привет, Жорка, как дела в школе? – Мама, не дожидаясь ни приветствия, ни ответа на вопрос, проскальзывает в ванную за тряпкой – чтобы убрать следы Крокодильей радости.

      Мама у меня красивая. У нее глаза зачетные, ни у кого таких нет. Как пуговицы большущие синие, пол-лица занимают. Сама она, правда, маленькая, худая, и у нее стрижка короткая. Поэтому маму часто с мальчиком путают. Стоим мы, например, с ней в магазине, на новые виды пылесосов любуемся (мама чистоту в доме очень уважает), а нас нагло так окликают: «Вам что-нибудь подсказать, мальчики, или вы уже выбрали?»

      Еще мама любит шарфики цветные, украшения всякие для ушей и слонов с жирафами коллекционировать. Игрушечных. Думаю, это потому, что она животных жалеет. Если бы ей папа разрешил, она бы к нам домой не только Крокодила привела, а всех кошек, голубей и даже улиток.

      Улитки у нас на балконе однажды жили в банке – пока мама крышку не забыла закрыть. Улитки выползли ночью и цветы бабушкины поели. Тогда папа их выкинул, а мама плакала.

      – Что, опять Крокодил не удержался? – спрашивает бабушка и улыбается. Она наконец ложку выловила. – Надо его обратно в приют отнести. Тем шутникам вернуть, которые клялись, что он небольших размеров будет и что на пеленку ходить приучен.

      – Да он маленький еще, Маргарита Васильевна, – мама вытерла лужу и снова скрылась в ванной.

      – Ничего себе маленький… – ворчит бабушка. – Если этот Крокодил сейчас такой большой, пока маленький, то, когда большой станет, каким будет? Ой, беда с ним, беда…

      А я доел, отодвинул тарелку и посмотрел на Крокодила. Жалко его. Он к линолеуму прижался, уши спрятал. Вроде как слиться со средой хочет, незаметнее стать, чтобы опять не влетело.

      «Эх, Леон Николаевич, – думаю я, – мы с тобой братья по несчастью! Меня тоже Георгием никто не называет. Бабушка – Жорочкой,