Чужая Земля. Олег Дивов

тром понимаешь, что им – можно, а тебе нет.

      Небо закрыто до особого распоряжения, и если эти бедовые парни решили, вопреки запрету, подняться в воздух по неотложному геройскому делу, ты-то не дергайся. Ты же не герой.

      Следом за экипажем шли геологи, которым тоже летать нельзя, но в своих защитных робах они смотрелись рядом с авиаторами как багаж, демонстрируя всем видом, что, раз Чернецкий задумал грузить балласт, ему лучше знать. А ты расслабься, жуй травинку и не мешай подвигу. Зря, что ли, тебе подмигнули.

      День выдался пасмурным, едва ли не впервые за все жгучее местное лето, и ветерок шелестел степным ковылем. Впереди, за границей летного поля, не было ничего, что напоминало бы о человеке, только серая равнина до горизонта. Если смотреть туда, можно, наверное, притвориться, что никого нет вокруг и ничего не происходит. Или закрыть глаза и, слушая тихий шепот степи, улететь мыслями далеко-далеко.

      И хоть на миг забыть, где мы сейчас и сколько наших здесь навеки.

      Непозволительная роскошь.

      Травинку я жевал и глазел по сторонам не ради безделья: стояли мы тут с великим вождем Унгусма́ном по прозвищу Тунгус, имея беседу на актуальные темы внутренней политики. Смотреть на верховного правителя династии Ун, когда он с тобой говорит, невежливо, но совсем опустить очи долу не позволял уже мой персональный статус. Пришлось, навострив уши, озираться туда-сюда – то на далекую глинобитную стену местной столицы, где мудро и жестко правит Тунгус, то на домики нашей базы, где свирепствует начальник экспедиции полковник Газин. В обоих случаях зрелище не радовало.

      Я слишком хорошо знал, что творится там, внутри.

      И слишком хорошо видел, как крепко мы влипли.

      А на орбите звездолет, только нас не заберет.

      Очень не вовремя я вспомнил, что путь домой закрыт. Моя третья вахта за двадцать световых лет от Земли подходит к концу, но вряд ли завершится. Мои навыки дипломата больше не имеют значения, я никому не могу помочь, от меня никакого толку. День за днем я честно тяну лямку рядового члена экспедиции и мог бы в том найти утешение, да не получается. Временами так устаю, что готов сдохнуть, но даже на это не имею права…

      И тут летчики пошли к своей машине. Пока я пытался сообразить, что за авантюру они замышляют, Тунгус весь подобрался, двухметровая антрацитовая громадина, и сделал короткий едва заметный жест от живота, будто оттолкнул Чернецкого тыльной стороной ладони. У аборигенов это универсальный знак сопричастности и пожелания скорейшего исполнения задуманного.

      Чернецкий вдруг оглянулся через плечо и кивнул Тунгусу.

      Грешным делом, я испытал вместе с недоумением известное облегчение. Вождь меня совершенно измучил, приятно было отвлечься.

      Не знаю, объяснит ли это мое замешательство, но великий вождь Унгусман действительно великий, у нас таких не делают. Видит насквозь все живое, а оно его слушается. Даже лютые степные псы виляют перед ним хвостами, словно земные собаки… И когда этот ослепительно черный и оглушительно харизматичный дядька начинает на тебя давить, а ты согласно этикету жуешь травинку и делаешь одухотворенное лицо, – ей-богу, даже война обрадует.

      Обычно вождь меня не плющит своим величием, держит за равного. Мы знакомы три года, Тунгус зовет вашего покорного слугу другом и сегодня чисто по-дружески так наступил на горло, что я счастлив был отдышаться хоть самую малость.

      А Тунгус сказал, провожая летчиков взглядом:

      – Хорошие парни, доброе задумали, почему ваши начальники запрещают им?..

      И сам же ответил:

      – Начальники боятся потерять силу управления. Понимаю. Сам такой. Иногда проще всё запретить, чем устранять последствия. Особенно в трудные времена. Но если находятся герои…

      Я не успевал переводить слово в слово, но общий посыл был ясен. Тунгус пытался донести до меня простую мысль, что правильный вождь умеет замечать правильных героев. И даже когда всем запрещено всё подчистую, надо оставлять лазейки для хороших парней, задумавших доброе: вдруг они своим самоуправством выручат племя – не казнить же их потом.

      Второй смысловой слой я тоже выловил: Тунгус деликатно намекнул, что очень уважает полковника Газина, но в нынешних обстоятельствах стоило бы наплевать на отдельные запреты, а то как бы не стало хуже.

      Сдохнем же.

      У местных есть аналог нашему понятию «интуиция», и Тунгус говорил, что в мирной жизни полагаться на интуицию глупо, зато в моменты смертельного риска именно ее надо слушать. Летчики, на взгляд Тунгуса, сейчас повиновались инстинкту и потому имели шанс на победу, а контрольная башня аэродрома, с которой вдруг начали орать невнятное, но явно неприятное, – она как стояла на месте, так и обречена стоять, покуда не рухнет. Ну и заткнулась бы. Сошла бы за умную.

      – Вот семеро смелых! – провозгласил вождь. – Запомни их, друг мой. Наверное, их потом накажут. Но такие, как они, проложили твоему народу дорогу к звездам!

      Тунгуса так разобрало, что он даже руку положил мне на плечо, а другую эпически простер Чернецкому вослед.

      Я