Няня из Москвы (сборник). Иван Шмелев

няни, хранящей теплоту домашнего очага и традиционный уклад жизни.

      В романе борются две стихии – стихия хаоса революционных лет и разрушающейся семьи и противостоящая ей сила созидания и гармонии. Победить разрушение поможет она, необразованная, но освящающая все любовью – старенькая няня Дарья Степановна. Созидание после душевной, духовной и государственной разрухи возможно – пока существуют «няни из Москвы», которых не учили жить «для саморазвития», но которым была дана способность смиренно создавать святость обыденности и целомудрие домашнего очага.

      В сборник «Няня из Москвы» вошли также рассказы и повести, написанные в эмиграции. По самым известным произведениям Шмелева – «Богомолье» и «Лето Господне» – мы хорошо помним образ той древней, богомольной, купеческой Москвы, которую он знал еще ребенком. Не забыть ее, не изгладить из своей памяти ни героям Шмелева, ни самому писателю, который говорит: «Полезно оглядываться на прошлое…» Ведь сохранение памяти, эта «оглядка на прошлое», такая мучительная и требующая мужества, рождает покаяние и очищение души. Покаяние – один из мотивов, постоянно звучащих в жизни и в художественном мире Шмелева на протяжении всего периода эмиграции. Оно вызвано глубоким размышлением о том, почему рухнули прежние основы российского мира.

      Дьякон из рассказа «Свет Разума» находит причину этого разрушения в том, что люди изменили голосу своего сердца, забыли о душе: «А Свет-то Разума хранить надо? Хоть в помойке и непотребстве живем, а тем паче надо Его хранить… Высший Разум – Господь в сердцах человеческих. И не в едином, а купно со всеми».

      В рассказе «Всенощная» русские мальчики-эмигранты, лишенные дома, в приюте при дороге ждут знаменитый квартет Кедрова, который исполнит для них всенощную. Туда, в ночь, в бездорожье, к этим покинутым в чужой стране детям, едут известные артисты и сам рассказчик – и тьма озаряется Светом.

      Память очистившейся души помогает Шмелеву воскресить и свой потерянный в России дом. Вот он с Горкиным едет на богомолье Москвой, любовно-возвышенно описывая ее дороги, церкви и часовни. И с неба льется Свет, дающий и старику Горкину, и мальчику неземную радость и неземные силы – идти к личной встрече с Богом (рассказ «Москвой»).

      Шмелев показал в русском человеке и страшную тьму (рассказы «Крест», «Кровавый грех»), и то, как маловерные, истерзанные жизнью люди сумели увидеть Господа, склонившегося над этой опустошенной Россией – и, пусть даже не веря в Него, все-таки сделали усилие и протянули к Нему руки.

      Рассказ «Милость преподобного Серафима» – история о чудесном излечении самого писателя и укреплении его веры. В судьбе Шмелева это исцеление стало переломным моментом, после которого он дорабатывает свои главные произведения, воскрешая в них образ старой России, своего Дома. Сильнее недозволенной любви оказался Свет Христов, давший силы для творчества и «вечную память» – и иконописцу Илье из «Неупиваемой чаши», и его любимой. И все это было так давно… И так вечно. Шмелев, как его герой, иконописец Илья, писал для нас свою «сокровенную» Россию, свой Дом. Потому что Дом – это место для любого человека, уставшего от шума и суеты жизни, недолговечных и беспорядочных человеческих отношений – уставшего так, что, быть может, помимо его собственного сознания из уст выливается: «Господи!»

      Татьяна Радомская

      Няня из Москвы

      I

      ..А вот и нашла, добрые люди указали, записочка ваша довела. Да хорошо – то как у вас, барыня, – и тихо, и привольно, будто опять у себя в Москве живете. Ну, как не помнить, с Катичкой еще все к вам ходили, играть ее приводила к Ниночке. Покорно благодарю, что уж вам беспокоиться, я попимши чайку поехала. И самоварчик у вас, смотреть приятно. Вспомнишь-то, Господи… и куда девалось! Бывало, приведу Катичку… – дом у вас чисто дворец был, – они с лопаточками в саду, снежок копают, а меня эконом к а ваша… носастенькая такая у вас жила, – Аграфена Семеновна, ай Агафья Семеновна?… – чайком, бывало, попоит с рябиновым вареньем, а то из китайских яблочков, – любила я из китайских. Тут их чтой-то и не видать… – воды им, что ль, тут нет, и в Америке этой не видала. А как же, и там я побывала… И где я не побывала, сказать только не сумею. И терраска у вас, и лужаечка… березок вот только нет. Сад у вас, правда, побольше был, не сравнять, как парки… грибок раз белый нашла, хоть и Москва. Помню-то? Пустяки вот помню, а нужного чего и забудешь, голова уж не та, все путаю. Елка, помню, у вас росла, бо-льшая… барин лампочки еще на ней зажигали на Рождестве, и бутылочки все висели, а мы в окошечки любовались, под музыку. И всем какие подарки были!.. И все – как во сне словно.

      А вы, барыня, не отчаивайтесь, зачем так… какие же вы нищие! Живете слава Богу, и барин все-таки при занятии, лавочку завели… все лучше, чем подначальный какой. Известно, скучно после своих делов, ворочали-то как… а надо Бога благодарить. Под мостами, вон, говорят, ночуют… А где я живу-то, генерал один… у француза на побегушках служит! А вы все-таки при себе живете. И до радости, может, доживете, не такие уж вы старые. Сорок седьмой… а я – больше вам, думала. Ну, не то, чтобы постарели, а… погрузнели. В церкви как увидала – не узнала и не узнала… маленько словно постарели. Горе-то одного