Икона и человек. Евгений Ройзман

ородистый пес, услышав мой голос, бросился ко мне, отчаянно заскулил по-щенячьи, стал тыкаться носом, повизгивая, а потом и вовсе перевернулся на спину и стал дрыгать лапами. Хозяева были удивлены – они его таким не видели.

      Потом, когда пес стал совсем старым, у него отказывали задние лапы, он даже не мог подняться. И все равно, если я приходил, он радостно повизгивал и старался лизнуть руку.

      …Я также с детства помню всех людей, которые любили меня, которые вовремя сказали доброе слово. Меня это согревает всю жизнь, и я всем этим людям очень благодарен.

* * *

      Когда-то, в 88-м году, я встретился с Евтушенко. Встретился не где-нибудь, а в Омске. У Евтушенко был авторский вечер. Полный зал народу, в проходах стояли. После выступления выстроилась очередь, человек сто пятьдесят, подписывать книжки. А у меня была с собой рукопись со своими стихами, и я в эту очередь зачем-то затесался. И видимо, выглядел со своими листочками достаточно нелепо, потому что Евгений Александрович обратил на меня внимание и говорит:

      – Это что у вас, стихи? Заходите.

      И вежливо сказал ожидающим:

      – Извините, мне надо поговорить с поэтом.

      Он внимательно посмотрел небольшую подборку, на нескольких листах поставил плюсы, а на первом стихотворении размашисто написал: «Кириллу Ковальджи: дорогой Кирилл, горячо рекомендую тебе очень талантливого Женю Ройзмана…»

      Стихотворение было следующее:

      В Империи развал. Шумят рабы.

      Спартак в ударе. Просветлели лица.

      Но чучело Вождя в плену томится,

      А из провинций все текут гробы.

      Окраины бурлят. Им отделиться

      Хотелось бы. Кто в лес, кто по грибы —

      Куда угодно. Лишь бы от судьбы.

      А Император волен застрелиться.

      Сенат прогнил. Лишь выправка да спесь.

      Все скурвились. Пора срывать погоны.

      Из Сирии выводят легионы.

      Все правильно. Они нужнее здесь.

      Империя, как тот презерватив,

      Что пацаны всем скопом надували,

      Вот-вот взорвется, матушка. Едва ли

      Империю спасет инфинитив.

      Что делать? Сам не знаю. Но держись.

      И утешайся запрещенным средством.

      Поэту не к лицу спасаться бегством.

      Но все же крикнуть хочется: «Ложись!»

      У меня от счастья кружилась голова. К Ковальджи я так и не попал. Стихи в «Юность» взял у меня Натан Злотников, опубликовали их лет через пять. Рукопись с автографом Евтушенко куда-то пропала (потому что я ее таскал и всем показывал), но доброе чувство благодарности меня не покидает. Всего-навсего отнесся по-человечески, а столько лет помню!

      Может быть, и потому в том числе стараюсь помогать молодым поэтам.

      Аванс

      Едем с Доросинским ночью из Верх-Нейвинска. Устали уже. Скорость двести.

      – Сань, ты чего?

      – Не обращай внимания, это я так, чтобы не заснуть.

      Вдруг говорю неожиданно:

      – Слушай, я тебе сейчас одну серьезную историю расскажу, с которой все начиналось…

      В конце 80-х у меня была «восьмерка» подготовленная. И я на этом отрезке тренировался каждый день. А потом как-то перевернулся на ипподроме, сделал несколько оборотов и весь кузов замял.

      А машину мы делали у Женьки Кондабаева в Верх-Нейвинске. Он сам уже не гонялся, а с машинами всегда помогал. А так как кузов долго выводить было, он вмятины и заломы замазал мовилем – чтоб не заржавело. Так я ездил на пятнистой машине. Как жираф.

      И вот 31 декабря, вечером, приехали мы с Андрюхой Урденко забирать машины из Верх-Нейвинска (Андрюха родом из Первоуральска. Здоровый и добродушный парень. Играл в волейбол. Когда учился в «железке», в общаге его звали Масса). Женька выкатил за проходную обе машины. Стоим, разговариваем. Холодно. Андрюха торопит меня, говорит:

      – Поехали быстрее, поехали…

      – Ну, ты тогда езжай, а я еще минут десять поговорю и тебя догоню у города.

      Он остолбенел от такой наглости. У него такая же полуторалитровая «восьмерка», и отыграть десять минут на семидесяти километрах немыслимо. Он говорит:

      – Ты сам-то понимаешь, чего сказал?

      – Давай-давай, езжай!

      Посмотрел он на меня с сожалением и говорит Кондабаеву:

      – Засекай!

      Уехал. А я чувствую – погорячился. Женька говорит:

      – Может, через пять минут поедешь?

      Я говорю:

      – Нет, все уже. Отступать некуда.

      Пристегнулся. Женька дал отмашку. Я погнал. Просто страшно. Кто ездил по этой дороге, знает, о чем речь. А ездил я тогда на «БЛ». Была такая резина. После десяти градусов мороза – как на коньках.

      Снегу намело. В одном месте меня понесло на внешнюю