Трудный больной. Френсис Скотт Фицджеральд

тите? – спросил он.

      – Не хочу я никакого пива. О господи, опять мне любоваться на вас пьяного.

      – А ночью я кока-колу буду пить, – сообщил он.

      Девушка присела на кровать, тяжело перевела дух.

      – Но какими-то доводами вас можно пронять?

      – Только не вашими. Не мешайте – пролиться может.

      «Не мое, совсем не мое это дело вытрезвлять его», – подумала она. И снова борьба за бутылку, но на этот раз он уступил, посидел отвернувшись, уронив голову в ладони, – опять дернулся к спиртному.

      – Только дотроньтесь, я ее брошу и разобью, – быстро проговорила медсестра. – Вот увидите – в ванной, об кафельный пол.

      – И я наступлю на осколок, или сами наступите.

      – Так не рвите из рук – о-ох, вы ж обещали...

      Она вдруг разжала пальцы, и бутылка скользнула из руки гладкой торпедой, мелькнув красным и черным и надписью: «СЭР ГАЛАХАД; ОЧИЩЕННЫЙ ЛУИСВИЛЛСКИЙ ДЖИН». Перехватив за горлышко, он швырнул бутылку в открытую дверь ванной. Она разбилась вдребезги, и на время наступила тишина, и девушка раскрыла «Унесенные ветром», где обо всем таком красивом и давно ушедшем. Но ее тревожило, а вдруг он пойдет босой в ванную и порежет ногу, и она то и дело отрывалась от книги, поднимала на него глаза. Спать очень хочется... Теперь он заплакал и сделался похож на того старого еврея, за которым она ходила тогда в Калифорнии; тому часто надо было в ванную. А с этим, с алкоголиком, сплошная мука. Но, видно, что-то мне в нем нравится, подумала она.

      Подстегнув себя: «Работай!», она встала, заставила дверь в ванную стулом. Ко сну клонило потому, что больной поднял ее рано, послал за газетой с отчетом о матче Йель – Дармут, и за весь день не удалось отлучиться домой. Перед вечером к нему приехала родственница, пришлось пережидать визит в холле, сидеть на сквозняке в одном форменном платье, без свитера.

      Кое-как она приготовила больного ко сну, накинула халат ему на спину, понуро сгорбленную над письменным столом, другим халатом укрыла колени. Сама села в кресло-качалку, но сонливость уже прошла; надо было заполнить графы листка, поднакопилось за день, и, неслышно ступая, она взяла со стола карандаш, стала записывать:

      Пульс – 120

      Дыхание – 25

      Температура – 98 – 98,4 – 98,2

      Замечания – их у нее хоть отбавляй:

      «Пытался завладеть бутылкой с джином. Бросил на пол, разбил».

      Нет, лучше так записать: «В последовавшей борьбе бутылка упала и разбилась. Вообще больной проявил себя как трудный». Хотела добавить: «В жизни больше не возьму алкоголика», но это как-то не шло к служебному тону замечаний. В семь надо будет проснуться (она умела поднимать себя в назначенное время) и прибрать все до прихода его племянницы. Раз уж взялась – не жалуйся. Но, взглянув ему в лицо, изможденное, бескровно-белое, и снова проверив частоту дыхания, она подумала недоуменно: «Что это на него нашло?» Днем больной был такой милый, нарисовал ей целую комическую серию просто для забавы – и подарил на память. Она непременно вставит в рамку, повесит у себя в комнате. Девушка живо ощутила снова, как он своими тощими руками рвал у нее из рук бутылку. И с какими безобразными словами... И вспомнилось, что сказал ему вчера врач: «Такой человек, и так себя в могилу гнать».