Златое слово Руси. Крах антирусских наветов. Сергей Лесной

ература о «Слове» на языках всех народов растет безостановочно.

      Странна и трагична судьба этого замечательного произведения. Созданное в конце XII века, имевшее несомненно громадный успех, породившее множество подражаний, оно было в конце концов забыто народом. Но оно сохранялось веками, неведомое никому, где-то в темных кельях монастырей, как огонек под пеплом. Скрывалось под грудами праха, созданного аскетами христианства, извратившими светлого, радостного Бога христиан в грозную, сухую, карающую силу, и истребившими почти все светское, что оставила нам блестящая эпоха нашей родины Х – XII веков.

      В мрачные годы русского средневековья, что совпало с эпохой татарского нашествия, культура Руси оторвалась от культуры Запада, с которой она шла в Х – XI веках плечом к плечу. Только через 350 лет она снова слилась с западной культурой, опередившей ее за это время, и вновь стала общеевропейской.

      И вот, когда в 1795 году, т. е. более 150 лет тому назад, «Слово» было найдено и затем в 1800 г. обнародовано, – оно было воспринято, как нечто совсем новое и идущее совершенно вразрез с духовными памятниками XII века, дошедшими до нас. Была открыта светская литература XII века огромной ценности.

      Успех «Слова» после его обнародования был необыкновенный и, хотя рукопись вскоре погибла в пламени пожарищ во время нашествия французов на Москву, этот огонек, тлевший столетиями, разгорелся и продолжает гореть ярким, неугасимым более пламенем.

      Неужели же, спросит рядовой культурный читатель, мало 150 лет, чтобы разобрать, изучить и понять «Слово»? Откуда этот волнующий интерес, почти энтузиазм, эта необыкновенная любовь, объединяющая всех исследователей «Слова»? В чем, в самом деле, секрет успеха, обаяния «Слова»?

      «Слово о полку Игореве» является несравненным памятником древней русской письменности, занимающим по красоте, глубине и разнообразию содержания совершенно исключительное и обособленное положение среди прочих памятников письменности соответствующей эпохи.

      «Одинокой вершиной возвышается оно, – по удачному выражению Пушкина, – в пустыне древней русской словесности».

      Все в нем пленительно и загадочно, с какой стороны к нему ни подойти, всюду интригующие неясности, темные места и загадки. И это после того, как исписаны тысячи страниц на языках чуть ли не всех народов!

      Дошло ли до нас «Слово» полностью, или это только обрывки большой поэмы, сохраненные человеческой памятью только в отношении похода Игоря и записанные уже в неполном виде значительно позже? Или, может быть, «Слово» всегда существовало, как самостоятельное произведение?

      Уцелел ли первоначальный распорядок частей «Слова», или он изменен в процессе многократного переписывания вольно или невольно? Дошел ли до нас текст в чистоте, полностью, или имеются пропуски, или вставки и изменения переписчиков и вместе с тем слишком рьяных почитателей и комментаторов?

      На каком, собственно говоря, языке было написано «Слово»; и не имеем ли мы дело, так сказать, уже с «переводом» на «язык» «первого записавшего «Слово»? Или, может быть, «Слово» было передано не изустно, а переписывалось с оригинала, и переписчики только несколько изменили орфографию «Слова», и оно в общем дошло до нас без особых искажений языка?

      Что в «Слове» исторически верно, а что является поэтическим домыслом или даже ошибкой автора? Когда и где оно было написано?

      Кто автор «Слова»? Известная ли отдельная личность, обладавшая огромным талантом, имя которой до нас почему-то не дошло? Или «Слово» является скорее результатом коллективного народного творчества, при котором основное, индивидуальное ядро творения уже погребено под добавлениями и исправлениями продолжателей?

      Если это одиночная личность, то кто это? Певец ли, сказитель при князьях, собравший все сведения о походе из первых уст и претворивший все в единую, цельную картину? Не правы ли те, кто считает, что это был знаменитый галицкий поэт Митуса, упоминаемый в летописи? А может быть, это был какой-то образованный дружинник, участник похода, например, сын тысяцкого, также упоминаемый в истории и записавший свои яркие переживания в походе?

      За долгие месяцы плена не раз, возможно, он задумывался над причинами поражения, и он выразил свои мысли и чувства как патриота в этой песне.

      Может быть, это был, как думают некоторые, воевода Беловод Просович, спасшийся бегством с поля битвы? Или кто-нибудь другой, скажем, воспитатель молодых князей, хранитель княжеских традиций, глубокий патриот, болевший душой о судьбах своей родины?

      Наконец, не является ли автором сам князь Игорь, несомненно много и тяжело размышлявший в плену о своем походе и всех сопутствующих обстоятельствах, как это было высказано сравнительно недавно?

      Разве не в его уста влагает Ипатьевская летопись следующие слова его скорби:

      «Все сметено пленом и скорбью, тогда бывшею; живии мертвым завидять, а мертвии радовахуся. Не достоин я жизни! Где ныне возлюбленный мой брат? Где ныне брата моего сын? Где чадо рождения моего? Где бояре думающеи? Где мужи храборьствующеи? Где ряд полчный? Где кони и оружия многоценная?»

      Попутно,