Пушкин, потомок Рюрика. Лариса Черкашина

омков почтение к героическим подвигам предков своих и стремление к подражанию оным…»

      Александр Сергеевич Пушкин:

      «Что такое дворянство? Потомственное сословие народа высшее, т. е. награжденное большими преимуществами касательно собственности и частной свободы…»

      «Чему учится дворянство? Независимости, храбрости, благородству (чести вообще). Не суть ли сии качества природные? так; но образ жизни может их развить, усилить – или задушить…»

      «…Корень дворянства моего теряется в отдаленной древности, имена предков моих на всех страницах Истории нашей…»

      «Род мой один из самых старинных дворянских…»

      «Наша благородная чернь, к которой и я принадлежу, считает своими родоначальниками Рюрика и Мономаха…»

      «Подчеркивать пренебрежение к своему происхождению – черта смешная в выскочке и низкая в дворянине…»

      «Потомственность высшего дворянства есть гарантия его независимости…»

      «…Конечно, есть достоинство выше знатности рода, именно: достоинство личное, но я видел родословную Суворова, писанную им самим; Суворов не презирал своим дворянским происхождением…»

      «Мы такие же родовитые дворяне, как Император и Вы…» (великому князю Михаилу Павловичу, брату Николая I)

      «Ты сердишься за то, что я чванюсь 600-летним дворянством (N.B. мое дворянство старее).

      Мы не можем подносить наших сочинений вельможам, ибо по своему рождению почитаем себя равными им. Отселе гордость…» (поэту Кондратию Рылееву)

      «Нашед в истории одного из предков моих, игравшего важную роль в сию несчастную эпоху, я вывел его на сцену, не думая о щекотливости приличия, con amore (с любовью – ит.), но безо всякой дворянской спеси…»

      «…Существование народа не отделилось вечною чертою от существования дворян…»

      «…Предпочитать свою собственную славу славе целого своего рода была бы слабость неизвинительная…»

      «Говорят, что Байрон своею родословною дорожил более, чем своими творениями. Чувство весьма понятное! Блеск его предков и почести, которые наследовал он от них, возвышали поэта…»

      «Иностранцы, утверждающие, что в древнем нашем дворянстве не существовало понятия о чести (point d’honneur), очень ошибаются…»

      «Каков бы ни был образ моих мыслей, никогда не разделял я с кем бы ни было демократической ненависти к дворянству. Оно всегда казалось мне необходимым и естественным сословием великого образованного народа…»

      «Приятель мой происходил от одного из древнейших дворянских наших родов, чем и тщеславился со всевозможным добродушием…»

      «…Как дворянин и отец семейства, я должен блюсти мою честь и имя, которое оставлю моим детям».

      Планета Андрея Черкашина

      Ветвистое древо полного родословия А.С. Пушкина воссоздавалось на берегах той же Яузы, где родился поэт, в полутора верстах выше по течению – в старинном и достославном некогда селе Преображенском, а ныне большом новом районе Москвы. Правда, от времен любимого героя Пушкина – Петра I, – времен его юношеских потех и великих государственных реформ остались разве что извивы речного русла да названия улиц: Потешная, Игральная, 9-я Рота, Знаменская, Зельев переулок… Именно здесь, сначала на Игральной, затем на Знаменской, появились на белизне ватманского листа первые веточки гигантского генеалогического древа, изумляющего всех, кто его видел, обширностью и неожиданностью родственных связей русского поэта.

      Всю эту грандиозную и кропотливую работу проделал самодеятельный историк, офицер в отставке, инвалид минувшей войны Андрей Андреевич Черкашин. Помимо библиотек и архивов, помимо собственной комнатки-кабинета, заваленной книгами, рукописями, свитками черновиков, завешанной репродукциями портретов людей из пушкинского окружения, многолетняя и каждодневная работа продолжалась и в палате старинного – опять-таки петровских времен – госпиталя на Яузе, куда фронтовые раны время от времени приводили командира гвардейской части.

      Врачи приемного отделения уже привыкли к тому, что на каталке, увозящей в палату их необычного пациента, всегда лежала чертежная туба, набитая свернутыми листами, и уже знали, что через день-другой придет навещать Черкашина не кто иной, как правнук великого поэта – Григорий Григорьевич Пушкин. В сорок первом они оба защищали Москву, правда, на разных рубежах. Григорий Григорьевич приносил своему другу не только пакеты с яблоками, но и новые сведения для «разрастающегося» пушкинского древа.

      Ни врачи, ни медсестры деликатно не замечали явных нарушений строгой больничной жизни. Знали, что дело только поможет их пациенту. Работа над схемой поддерживала его жизненные силы не менее эффективно, чем самые действенные лекарства, – на это время, как под наркозом, отступала боль.

      А из окна палаты можно было разглядеть, как над крышами золотом поблескивают купола Елоховского собора, где на исходе восемнадцатого столетия крестили