Полиция. Уго Борис

ны не по размеру. Она отпускает пояс, и брюки падают на пол. Принимается искать в стопке другую пару. У вторых шаговый шов короче, но штанины слишком длинные, собираются в складки на коленях. Она достает третью пару: эти малы ей в талии, в них она с трудом может вдохнуть, когда сидит. Она примеряет мужские брюки из зимнего комплекта, хотя сейчас лето, а она – женщина, и вдруг испытывает чувство сродни страху: в висках стучит кровь, она вздрагивает, словно чувствуя, что ей угрожает опасность, – но нет, она так и стоит одна у ряда одинаковых металлических шкафчиков. Она может перемерить все форменные брюки национальной полиции, всех размеров и фасонов, пошитые из любых материалов во Франции или даже в Италии, может потратить на это все восемьсот баллов годового капитала[1] и все равно не найдет ни одних действительно подходящих.

      На полу лежит ее бронежилет. Кажется, что она на время вырвала у себя грудную клетку и бросила ее на пол. Она целый день носит этот жилет, сгибаясь под его тяжестью. Подняв голову, она смотрит в зеркало над раковиной: лицо не изменилось. Ничто в нем не выдает ее мыслей – мыслей женщины, которая завтра сделает аборт. Она не перестает удивляться неизменности своих черт. Не может понять, как сочетается все то, что ей пришлось пережить за последние недели, с отражением в зеркале, с этими так хорошо знакомыми ей ртом, носом, глазами. Подбородок не обвис, щеки не распухли – она видит все то же узкое лицо, серые, слегка косящие глаза. От усталости косоглазие стало заметнее: из-за него ее нельзя назвать хорошенькой, а вот интересной вполне можно, собственно, в нем и заключается ее необычность, очарование.

      Сослуживица приоткрывает дверь, просовывает голову в раздевалку:

      – Виржини, остальные тоже согласны.

      Сегодня вечером ее наряд едет на задание за пределами округа. Работа закончится позже, чем обычная смена. Она первая сказала «да», даже не зная толком, чем придется заниматься. Ее смена началась днем. Если ей разрешат, завтра она возьмет две смены отгула подряд.

      – Вас ждут в Центре административного задержания в Венсене, на проспекте Жуанвиль. Поможете обеспечить конвоирование.

      – Там же вроде пожар?

      Девушка пожимает плечами, как бы говоря: «Да откуда мне знать?»

      Дверь закрывается. Виржини снова принимается рассматривать свое отражение в зеркале. Поступив на службу в полицию, она всякое повидала. Отец наказал сына, закрыв его в холодильнике, и забыл о нем; заключенный из подвала Дворца правосудия плюнул ей в глаза, надеясь заразить гепатитом; богатенькие версальские девчонки из хороших семей занимались проституцией; восьмидесятилетняя старушка позволила разбить себе лицо, чтобы заработать двадцать евро; повешенные опорожнялись, едва она касалась их тел; отчаявшиеся безработные тратили последние деньги на лотерейные билеты; оголодавший кот сожрал щеки своему умершему хозяину; улицы Парижа мчались ей навстречу со скоростью 110 километров в час; кровь коллеги, выстрелившего себе в глаз, забрызгала экран компьютера в комиссариате; ребенок выжил после падения с четвертого этажа. Из этих неблагодарных дел состоят ее трудовые будни, она утратила покой, увидев жизнь неблагополучных кварталов, перестала чему-либо удивляться, узнала о жизни худшее, она получает едва ли достойную зарплату и постоянно спрашивает себя, как ей удалось не испачкаться и отчего в глубине ее глаз еще не поселился слабый отблеск всей этой нищеты, всех этих страданий.

      Она отправляет Тома́ сообщение: предупреждает, что вернется поздно, напоминает, что Максансу нужно дать витамин D и намазать попу цинковой мазью.

      Она обещала себе, что ее жизнь почти не изменится, что у нее будет оставаться время для себя, что она не станет брать на себя слишком много. Да, ее мать, тетки, подруги так и не сумели остановиться. Да, они пустили все на самотек. Но ведь и ей тоже не удалось этого избежать, ее жизнь перевернулась вверх дном. Теперь ею, как и всеми вокруг, правит вселенская ложь: усталость, слезы в любое время дня и ночи, отсутствие желания, потрескавшиеся губы. Тома́ к ней не прикасается. Порой они еще целуются, но лишь коротко, походя. Они еще способны погладить друг друга по щеке, по волосам, по голове, но заниматься любовью – уже нет. Они отвыкли друг от друга, словно забыли, как себя вести. Она пыталась целовать его более страстно, делала недвусмысленные намеки, касалась рук, груди. Он ни разу не ответил, и от этого ей становилось так стыдно, будто она просила милостыню, стояла на улице с протянутой рукой.

      Она быстро собирает волосы в пучок, закрепляет его шпильками, отвлекается на привычные, заученные движения: надевает ботинки, протягивает ремень через шлевки на поясе брюк. Касается пистолета, в который в начале смены вставила новую обойму. Надевает через голову бронежилет, застегивает липучки по бокам. Подняв руку, черным маркером пишет на боку жилета свою группу крови. Натягивает куртку с большими буквами ПОЛИЦИЯ. Форма заставляет ее инстинктивно распрямиться, придает ей уверенность в себе, которой не было и в помине еще минуту назад, когда она задыхалась от разрывающих ее чувств. Она отводит назад плечи, выставляет грудь вперед. В отражении в зеркале ее волосы, намертво закрепленные шпильками, разделены посередине белой линией. Волосы

1

Во Франции все полицейские при поступлении в школу полиции получают бесплатную форму, которую они затем обязаны лично обновлять, используя для этого ежегодно присуждаемые им баллы (баллы присуждаются в зависимости от типа формы и среднего срока ее использования). (Здесь и далее прим. перев.)