Перевозбуждение примитивной личности. Екатерина Вильмонт

еревернет скоро всю ее жизнь. Впрочем, кто знает… Я изменила здесь только имена и фамилии.

      Глава первая

      В Москву, в Москву

      Вот уж воистину, от сумы и от тюрьмы не зарекайся! И если проблема сумы сейчас передо мной в силу многих обстоятельств не стоит, то в тюрьму я все-таки угодила, хоть и в голландскую! И всего лишь на три дня, смешно, правда? А дело было так: выхожу я в Маастрихте из супермаркета и вижу: какой-то молодчик арабского типа вскрывает багажник моей машины. А надо вам сказать, что в Голландии обычно полицейских не видно, но когда нужно, они тут как тут. Но не в моем случае! Тогда я выхватила из пакета литровую бутылку кока-колы, подбежала к нему сзади и шарахнула по башке! А что еще мне оставалось? Он упал и вроде даже потерял сознание. Вот тут сразу появились двое в полицейской форме и арестовали меня. Но я не испугалась, я ведь в Европе, разберутся… Вот если б я в Америке негра так шарахнула, меня с их гребаной политкорректностью могли запросто черт-те в чем обвинить, а тут… Я позвонила своему адвокату, но три дня все-таки пришлось отсидеть. Хорошо отдохнула, между прочим. Меня только беспокоили мои звери – собака Тузик, чистокровная дворняга, и два кота, Кукс и Мойша. Но старый друг Додик согласился эти три дня пожить в моем доме и присмотреть за зверинцем. В последнюю тюремную ночь мне приснился сон – я, совсем молоденькая, играю в волейбол на пляже в Красной Пахре, где у отца была дача. Мне жарко, я вхожу в речку и плыву по течению, и мне так хорошо, прохладно, а солнышко светит, берега пустынные, и вдруг я вижу полянку, всю в ромашках, такие в природе редко встречаются, все больше на рекламных снимках в глянцевых журналах… Я вылезаю на берег и вдруг осознаю, что мне от силы лет семь-восемь, а в волейбол я играла восемнадцатилетней… Значит, если бы я не вылезла на берег, то могла бы доплыть по этой речке до небытия? Но тут я проснулась. Странно, мне редко снятся сны, а уж снов о прошлом я практически никогда не вижу. К чему бы это, думаю?

      Утром я вышла «на свободу с чистой совестью». Встречал меня Додик.

      – Ну ты даешь! – он обнял меня. – Как тебе голландское узилище?

      – Класс! Но все-таки больше всего на свете хочется принять душ! Как там мои звери?

      – Нормально! Кукс только очень скучает.

      – Он обиделся, не будет неделю со мной общаться, я его знаю!

      – Слушай, Динка, а кто такая Тося Бах?

      – Кто? – ахнула я.

      – Звонила какая-то Тося Бах. Из Москвы.

      – Господи, невероятно! Это моя одноклассница… Но как она узнала мой телефон?

      – Вероятно, у твоего отца?

      – Исключено. Отец не знает ни адреса, ни телефона. Мы последний раз общались лет десять назад, и я тогда еще жила в Амстердаме. А что она хотела?

      – Понятия не имею, спросила только, я муж или не муж. Еще спросила, где ты?

      – И ты, конечно, не отказал себе в удовольствии сообщить, что я в тюрьме? – засмеялась я.

      – Как ты хорошо меня знаешь! Разумеется, я сказал чистую правду!

      – А она что?

      – Сперва глухо замолчала, потом решила, что я шучу, а потом я сжалился над ней и заодно над твоей репутацией в родном городе и все объяснил. Так что она сегодня будет звонить, если, конечно, не слишком испугалась.

      – Интересно, что ей понадобилось? Я о Тосе Бах больше двадцати лет не слышала.

      – Ну, наверное, собралась зачем-то в Голландию или в Бельгию, вот и разыскала тебя.

      – Но через кого?

      – Ну, в принципе, можно через адресный стол найти человека.

      – Но она не знает моей новой фамилии…

      – Ерунда, Динка, найти человека не так уж сложно. Какая-нибудь наша Арахна[1] где-то тебя упомянула, кто-то тебя вспомнил…

      – Да, вероятно…

      Между тем мы приехали в маленький бельгийский город Маасмехелен, где я после смерти мужа жила со своим зверьем. Тузик с громким лаем кинулся ко мне, Мойша стал радостно тереться о мои ноги и громко мурлыкать, а Кукс смерил меня сумрачным взглядом и величественно удалился. Обиделся, как я и предполагала. Он же не знает, что я не развлекалась на стороне, а сидела в тюрьме и потому нуждаюсь в сочувствии.

      – Додик, заходи, кофе дам.

      – Нет, благодарю, у меня и так проблемы в личной жизни из-за твоего хулиганства! Я только заберу лэп-топ и пижаму. А вот вечером давай где-нибудь поужинаем!

      – А личная жизнь?

      – К вечеру я с ней уже на сегодня покончу! Созвонимся?

      – Конечно!

      Как все-таки хорошо дома! Однако наслаждаться домашним уютом мне мешала мысль о звонке Тоси Бах. Это был звонок из прошлого, далекого и, казалось, прочно забытого. Я вроде бы хорошо усвоила науку забвения. Жизнь сложилась так, что каждые несколько лет приходилось говорить себе – забудь. С каждым разом мне это давалось все легче, а Тося Бах была из того, самого долгого, периода, забыть который было труднее всего, ведь там осталось всё – родители, детство, юность, школа, первые влюбленности, первая взрослая

1

В греческой мифологии лидийская девушка, превращенная Афиной в паука.