Без маски. Алексей Корепанов

начинал страдать обилием слов. Я вежливо прервал его, разъяснил суть дела и попросил бросить все и заняться переводом. Гриша некоторое время отнекивался, ему не хотелось заниматься переводом, а хотелось рисовать своих аллегорических опосляперестроечных свиней, но потом согласился. Он всегда потом соглашался – и в этом была его прелесть. Я положил трубку, на нее тут же набросился Цыгульский, нетерпеливо сопевший мне в затылок на протяжении всего нашего с Гришей разговора, и принялся лихорадочно накручивать диск, листая свой потрепанный блокнот.

      Я решил навести на столе хоть какое-то подобие порядка, прежде чем идти принимать процедуры с чаем или холодной водой, пробрался на свое место и начал копаться в бумагах. И домой так и не пошел, потому что минут через двадцать к нам впорхнула Катюшенька с сегодняшней почтой, и на мой стол легли два письма. Не знаю, кто как, а я привык читать письма сразу. Другое дело, что после этого они могут проваляться у меня на столе и неделю, и две.

      Цыгульский крикнул в трубку: «Через десять минут буду, а ты его тормозни!» – это был последний залп канонады, – схватил блокнот, буквально ввинтился в плащ, бросил мне от двери: «Алик, я у фотонщиков», – и, судя по скорости исчезновения, вероятно, канул в нуль-пространство. И наступила приятная тишина, приправленная легким рокотом голосов, доносящимся из отдела информации.

      Кто такие «фотонщики» я не знал, но не сомневался, что Цыгульский раскрутит их на всю катушку и выжмет до упора, потому что он иначе не мог. Я повертел в руках заказное письмо, посмотрел на обратный адрес. Письмо прислал И Крикуненко из нашего райцентра Малая Лиска. Второе письмо, совсем тонкое, было местным, адресантом его значился Гончаренко Валерий Васильевич. Я нашарил в ящике стола ножницы и аккуратно вскрыл послание И. Крикуненко. И. Крикуненко представлял на строгий, но справедливый суд редакции (он так и писал в сопроводиловке: «строгий, но справедливый суд редакции») рукопись, объемом не более печатного листа, с названием, похожим на цитату: «…И сладок сон воспоминаний».

      Сегодня явно был день рукописей. Сжимая в руке носовой платок, я пробежал глазами первый абзац.

      «Аверин медленно шел по вечерней улице, по грязному месиву, в которое прекратился снег под ногами прохожих. Натужно гудели переполненные автобусы, в домах зажигались окна. Люди возвращались с работы и деловито шли навстречу, и деловито обгоняли Аверина, спеша в гастроном, а он продолжал размышлять, и не знал, что же делать дальше…»

      Потом я заглянул на последнюю страницу («Аверину представился бесконечный зал, тысячи кресел, тысячи экранов, и в каждом кресле – опутанный проводами человек, и на каждом экране – чье-то воспоминание, как самая прекрасная в мире картина. А зрителей в зале нет. Нет»), а потом не спеша прочитал всю рукопись.

      В общем-то, в литературном отношении рассказ был сделан неплохо. Правда, попадались длинноты, кое-где шла слабая пропись, и «заусеницы» не радовали глаз, но ведь была, как теперь