Хозяин шелковой куклы. Анна Князева

остальное. За эту походку одноклассники прозвали Ширшову – Светкой Гипотенузой.

      Когда женщина обернулась, Дайнека поняла, что сходство не такое уж явное, однако у нее возникло странное чувство, точнее – предчувствие.

      С Ширшовой Дайнека познакомилась в седьмом классе, когда перешла учиться в новую школу (они с отцом перебрались из Красноярска в Москву). И это она, Ширшова, тогда спросила:

      – Как там на Колыме?

      Вопрос запомнился потому, что московская школьница знала о своей родине не больше сверстницы из Нью-Йорка. Дайнека быстро сообразила: бессмысленно объяснять, что Красноярск – это вовсе не Колыма. Ширшова гордилась тем, что живет в Москве, а Дайнека гордилась тем, что она сибирячка. Но с той поры стала гордиться молча.

      Привыкание к новой школе осложнялось необходимостью касаться болезненной темы. Отвечая на вопросы о семье и стараясь выглядеть как можно правдивее, Дайнека коротко излагала легенду о недавнем разводе родителей. Но врать с каждым разом становилось все легче. Труднее было примириться с колкостями сверстниц по поводу ее сибирского диалекта.

      – Ты только послушай, – говорила Ширшова, – как она «окает» и «чёкает»!

      – А чего ты хотела? – отвечала их одноклассница. – Сама знаешь, из какой дыры она прикатила…

      Так, благодаря Светке Гипотенузе, к Дайнеке намертво прилипла репутация замшелой провинциалки.

      В те времена Дайнека переживала куда большее горе, и дело было не в банальном разводе родителей, а в том, что мама просто исчезла: ушла, не простившись и ничего не сказав. Еще тогда, в Красноярске, отец объяснил, что мама полюбила другого человека.

      Говорят, с детьми не разводятся, но их семья, по-видимому, была исключением. Дайнека долго не могла смириться с тем, что эта беда случилась именно с ними, ведь они так нуждались друг в друге. Она бродила по опустевшей квартире, открывала родительский шкаф, в котором висели одни только папины вещи, заглядывала под кровать, где уже не было маминых тапочек, и ей никак не удавалось найти что-то, принадлежавшее маме, и только ей.

      Их переезд в Москву был осмысленным бегством. Они с отцом бежали от одиночества и от прошлого, которое навсегда осталось в Красноярске. Спустя много лет Дайнека осознала, что это было единственно верное решение, которое устроило всех. В одном городе с мамой, пусть даже таком большом, как Красноярск, трудно было удержаться от того, чтобы не бегать к ее новому дому. В чужом дворе под мамиными окнами Дайнека прожила целую жизнь, страдая от ревности и одиночества, но никогда не переступила порога ее новой квартиры. Много раз она тайком наблюдала за тем, как мать проходила мимо. Но чаще видела ее в окне, и было нестерпимо больно мириться с тем, что маме так хорошо в чужих стенах с чужим человеком.

      Однажды в этом дворе Дайнека столкнулась с отцом, который стоял за деревом и глядел в те же окна. Заметив дочь, он растерялся, затем крепко прижал ее к себе и прошептал:

      – Милая моя, мы уедем отсюда. Мы уедем…

      Потом была Москва, новая квартира, новая школа и столичная девочка с ехидным вопросом:

      – Как там на Колыме?

      Глава 1

      Светка Гипотенуза

      Дайнека спустилась на подземную парковку торгового центра, где стояла ее машина, вышла из лифта и увидела высокую девушку с необычной походкой: она шагала вдоль автомобильного ряда, сильно отклонившись назад. Едва взглянув на нее, Дайнека сразу же узнала Светку Гипотенузу и крикнула:

      – Света!

      Та напряглась, но продолжала идти.

      – Света! Ширшова! – еще громче прокричала Дайнека.

      Девушка замедлила шаг и нехотя обернулась:

      – Вы меня?

      – Не узнаешь?

      – Не-е-ет… Простите, не узнаю.

      – Как там на Колыме?

      – При чем здесь Колыма? – Девушка остановилась и, словно не доверяя себе, уточнила: – Людка?

      – Я, – улыбнулась Дайнека.

      – Сколько лет, сколько зим. – Ширшова поправила очки с темными стеклами.

      – Давненько не виделись, – проронив сакраментальную фразу, Дайнека вдруг поняла, что им больше не о чем говорить. Однако делать было нечего – она сама завела эту никчемную канитель. Пришлось поинтересоваться: – Как поживаешь?

      – Кручусь, верчусь! – Ширшова стащила с руки перчатку и помахала ею в воздухе. – Сама знаешь, богатенький отец – не моя тема.

      Дайнека сообразила, что камень прилетел в ее огород, но тем не менее заметила, что платье Ширшовой стоило немалых денег.

      – Смотрю, у тебя перчатки. Не жарко? Сегодня на солнце – тридцать.

      Гипотенуза сняла вторую перчатку:

      – Они кружевные.

      – А волосы? – спросила Дайнека. – Давно перекрасилась?

      Ширшова осторожно прикоснулась к каштановой пряди:

      – Сразу после школы.

      Дайнека выдавила из себя бесцветную фразу:

      – Так даже лучше. –