Дети немилости. Ольга Онойко

редставил, сколько еще предстоит плестись верхом на этих одрах, и молча застонал. Утром, по прохладе, в поездке можно было даже найти некоторое удовольствие, но к полудню Лонси стер ноги, отбил зад и насквозь пропрел. Вдобавок путь пролегал по склонам холмов, сплошь поросших колючкой; причудливо выгнутые, ощетинившиеся иглами ветви тянулись друг к другу с краев тропы. Он весь ободрался. Подумывал даже надеть куртку, но это сулило неминучую смерть от жары. Приходилось терпеть.

      Лонси без аппетита дожевал хлеб, глотнул из фляги затхлой воды и вздохнул.

      Неле впереди вырубала кустарник. Колючки сплелись в сплошной панцирь, но с каждым ударом за ними все ясней проглядывал какой-то замшелый валун.

      – Швадеб... ный... камень! – выговорила она, отдуваясь, запястьем смахнула с лица волосы и удивленно повторила: – Шмотри-ка!

      – Что ты, Неле?..

      – Кто-то тут швадьбу играл, – задумчиво сказала Неле, разглядывая камень. Издалека Лонси различал на нем следы грубой работы резчика, но возможно, то были просто тени. – Лонши, – хрипловато продолжала горянка, – ты говорил, тут никто не живет.

      – Не живет, – подтвердил Лонси, убирая флягу. – Уже тысячу лет.

      – А кто камень поштавил?

      Лонси призадумался. В нем проснулось любопытство, тянуло встать и поразглядывать камень, так взволновавший спутницу, но он чувствовал себя слишком уставшим для изысканий. Юцинеле его присутствие не требовалось, она с камнем состояла в каких-то своих, загадочных отношениях.

      Лонси кинул взгляд поверх клубов листвы; бледная зелень казалась раскаленной. Холмы, холмы и холмы; кажется, за четыре часа путники не сдвинулись с места. Тут действительно никто не живет. Смотри сколько влезет, не углядишь ни сарайчика, ни лачужки... Измучившая Лонси жара – северный выдох Великих Песков; такой кустарник, как здесь, растет даже в самой пустыне, разве что листья там сгорают уже весной. Здесь они до середины лета не смирятся перед жестоким солнцем.

      Утром холмы застилала голубоватая дымка, теперь – желтое марево. Лонси посмотрел на север и представил, как там, за расплавленными полуденными взгорьями, за бескрайними лесами и равнинами Аллендора подымаются торжественные Лациаты, Хребет Мира. Там-то и летом не тает снег. Стоят сияющие вершины, текут стылые реки среди каменистых осыпей, стада овец пасутся в долинах, а дикие, но бесстрашные горцы собираются в новый набег...

      Даже, кажется, прохладней стало.

      Лонси оглянулся.

      ...Положив ладони на камень, Неле пела. То есть, должно быть, она просто говорила на своем языке, но вновь и вновь непривычно тянулась гласная, клокотала в девичьем горле замысловатая трель, новая фраза звучала выше или ниже предыдущей. У горцев странный язык. Лонси, столичный житель, слыхивал много наречий. Даже не зная слов, часто по интонации можно догадаться, о чем идет разговор. Интонации у Юцинеле были совсем нелюдские. Непонятные. Лонси вообще с трудом понимал ее: по-аллендорски горянка говорила с жутким акцентом, к тому же у нее не хватало передних зубов, от чего Неле сильно шепелявила. Впрочем, до сих пор она говорила не много.

      Он пропустил момент, когда Юцинеле вновь перешла на понятный ему язык. Ей пришлось три раза повторять одно и то же, прежде чем Лонси встрепенулся.

      Горянка стояла, нахмурившись.

      – Лонши, – сказала она сурово, – ты шлышишь?

      – Да... – виновато отозвался он, – прости, слушаю. А что?

      – Откуда тут камень?

      – А почему бы ему тут и не стоять? – устало спросил Лонси.

      Он как раз подумал, что привал – это хорошо, но пора уже ехать. Надо наконец покончить с этим делом...

      – Такие камни штавим только мы, – сказала Неле. – Кто его тут поштавил, коли тут уже тыщи лет никто не живет? И почему он наполовину в жемлю вкопан?

      Лонси поразмыслил секунду и усмехнулся.

      – По брюху камня, – продолжала Неле, – должны жнаки кама быть. А их нет. Они под жемлей.

      – Он не закопан, – сказал Лонси и поднялся со вздохом. – Он утонул в земле.

      Неле вдруг хихикнула.

      – Блажной, – сказала она и улыбнулась щербатым ртом. – Как тут можно в жемле утонуть? Она тут твердая. Камеништая.

      – За много-много лет – можно... Тысячу лет назад тут жило какое-нибудь племя. Как ты говоришь – кам. И кто-то сыграл свадьбу. А потом эти люди ушли отсюда в Лациаты. И вы – их потомки.

      Юцинеле смотрела на него с подозрением.

      – А ты почем жнаешь? – Она выгнула бровь. – Ты что, тыщу лет прожил?

      Лонси засмеялся.

      – Нет, – сказал он. – Не прожил. Ну, не веришь – я не настаиваю. А сама ты как думаешь?

      – Я думаю... – Неле заморгала. – Я думаю, это духи камень поштавили, – изрекла она, и худое ее личико стало отрешенно-задумчивым.

      Лонси покивал, пряча улыбку, и вытер со лба пот. Он уже собрал остатки обеда. Серая кобыла, доставшаяся ему на станции, почуяла, что передых кончился, и тихо, печально заржала, подняв голову. В пожухлой траве