Время предавать. Шимун Врочек

>

      В молодости всё казалось проще. И – легче, что ли… Да, он понимал, что будет страшно, трудно, невыносимо, но так… нелепо, ненужно… Нет, в молодости многое кажется проще.

      Тёмный тяжёлый плащ вздымается ждущей шторма волной. Серебряная фибула, не украшение даже… пряжка… дешёвая, в любой лавке за гроши, если поторговаться… за два жалких дирхема.

      Он провёл ладонью по полустёртой чеканке. Круг, разделённый пополам ломаной стрелой, привычной шероховатостью отозвался под пальцами…

      Всё. Время. Пора.

      … – Твой последний шанс…

      Голос судьи твёрд, как кора столетнего дуба, и сам он такой же. Кряжистый, старый, и пальцы… Корявые корни вросшего в землю великана.

      – Мальчишка, – говорит судья, – глупый самонадеянный мальчишка… Он, не ты… Ты – другой. Вор. Предатель. А парня жалко. Виселице всё одно – молод, стар, глуп, виноват, не виноват…

      – Отпусти. Его, не меня, – просит он.

      Потом опускает голову и смотрит в пол. Долго смотрит.

      – Я… сознаюсь. Во всём.

      Судья качает огромной седой головой, по-отечески усмехаясь.

      – Дурак, – говорит он. – Вор. Предатель. Ты и так сознался… Пацана казнят, вздёрнут – с твоих, между прочим, показаний. А пытка… Что – пытка? Мы её применить-то не успели, такого соловья как ты, надо слушать, не ломая крыльев…

      От горячей, словно кипящая смола, правды непереносимо ноет сердце.

      – Шанс? Ты говорил – шанс?…

      Улыбка на лице судьи – корявая трещина в стволе древнего лесного исполина…

      Писарь обмакнул гусиное перо в медную литую чернильницу, хищно нацелился на белый, ни в чём не повинный лист бумаги…

      – Так как писать – через «О» или «А»? Или ты не грамотный?

      Человек равнодушно пожал плечами.

      – Пиши через «А» – не всё ли равно. И так и так неправильно…

      – Почему? – очень натурально удивился писарь, став мгновенно похож на настороженного селезня, у которого дворовый мальчишка вот-вот выдернет из хвоста жемчужное перо.

      – Меня зовут Селим.

      – Ну и?… – вскинул брови писарь.

      – Ничего, – сказал он. – Не отвлекайтесь, господин надворный писарь, я так… размышляю. Вслух.

      Герцог. Высокий, поджарый, наполовину седой, похожий на степного орла хищной повадкой.

      Он. Собеседник Герцога. Ниже на полголовы, но в кости шире, скрытые тёмным плащом плечи выдают немалую силу.

      Покой.

      В отливающих зеленью канделябрах тускло горят фитили, бросая тревожные, рваные тени на лица собеседников. Заполночь. Сквозняки. Кутающийся в тёплую шерстяную накидку Герцог. Замерший в немой неподвижности, словно бы не чувствующий холода другой. На плече его – серебряная фибула, круг, разделённый надвое ломаной стрелой.

      – И так, – говорит Герцог. Глаза его мерцают тем же зелёным огнём, что и медь канделябров. Тонкие губы цедят слова.

      – И так, – говорит Герцог. – Вас зовут Салим Кандидо.

      – Да.

      – Это настоящее имя?

      – Теперь – да.

      – И вы хотите служить мне.

      Герцог не спрашивает. Герцог утверждает.

      – Почему? – а вот это вопрос.

      – Мне нужен сильный господин. Сейчас самый сильный – Вы.

      Герцог задумывается. Ненадолго, удара на три сердца.

      – Хорошо. Но откуда я знаю, что ты мне не изменишь?

      – Моё слово. Я буду верен вам до конца ваших дней.

      – Но откуда я знаю, что ты сдержишь слово?

      Теперь молчит собеседник.

      – Вы – не знаете, – говорит он, наконец. – Но кто не рискует, тот…

      Губы Герцога искривляются в жесткую полуулыбку…

      – А всё будет очень просто, – говорит судья. – Однажды приду я, или тот, кто меня заменит, и скажет: время предавать. И ты – предашь.

      – Почему?

      – Потому что предавать – твой талант. Твой единственный неповторимый талант.

      Он в тёмном плаще, разрываемом ветром. Под ногами – помост ратуши, впереди, насколько простирается площадь, море голов. Чернь вышла на улицы, требуя хлеба и зрелищ, вина и женщин. Крови господ и золота богатеев.

      – Что вы хотите? – голос его разносится над площадью, как часом раньше – звук набата. Толпа взрывается криками.

      – Стоп, – он поднимает руку. – Мне нужен человек. Человек, говорящий с вашего голоса и вашими словами. Один. Тогда я его выслушаю.

      Толпа вздымается шумной волной, набегает на ворота ратуши, откатывается, снова набегает, и выталкивает из своих недр рослого темноволосого человека в одежде подмастерья.

      – Это наш Голос! – вопит толпа. – Он говорит за нас!

      Они стоят напротив друг друга: он, рослый, плечистый,