Чужая беда. Галина Щербакова

ку, сидящую с фальшивым подсолнухом среди мебели, и почему-то ей позавидовала. Ехать поверх голов и смотреть гордо на мельтешащий город – это ли не радость! Но родители сказали категорическое нет. «Что за плебейство. Откуда это в тебе?» – сказала мама. А папа совсем уж: «Этот сволочь ген такой малюсенький, а зараза будь здоров. Не знаешь, когда вылезет мордой». Одним словом, она ехала, как все, в машине папиного сотрудника, который был «дока по переездам».

      – Пойдешь теперь в другую школу? – спросил он.

      – Нет, до конца года папа обещает меня возить в старую, а дальше будет видно.

      Она произнесла это резонно, как большая, и загордилась и застыдилась одновременно. Эти два противоположных чувства столкнулись в ней и вызвали смятение. С ней это часто. Как говорит бабушка, «сплошь и рядом». А мама говорит, что такие вещи нельзя пропускать, и если она от обиды будет жалеть обидчика, то это уже случай для психиатра. Вообще мама считает, что она «трудная», хотя в целом хорошая девочка.

      Они подъехали к новому дому как-то неожиданно, из переулка. Большой, какой-то треугольный дом был похож одновременно на корабль и на утюг. И она засмеялась внутри себя, решив, что будет звать его утюгом. Домов-кораблей сейчас много, а поди сыщи дом-утюг.

      Вещи уже заносили, и она помчалась бегом на пятый этаж, чтоб не занимать лифт. Квартира была не в сказке сказать. Такие она видела только в кино, ни у кого из знакомых такой не было. Папа говорил маме: «Нашему поколению выпало создавать стиль новой жизни. Конечно, всегда лучше делать это на пустом месте, нам же приходится – на обломках. Видела бы ты, каким запущенным был этот гигант. Но мы сделали его!»

      Она знала, что их новая квартира состоит из двух старых. «Конечно, копеечка, – повторяла она слова матери, а от себя добавляла: – Но ведь папа у меня не просто большой начальник. Он труженик, каких мало». Так ее учила бабушка.

      Она все еще стоит на пороге, задыхаясь от бега по лестнице. Такого холла она не видела. Чтоб из четырех дверей, ведущих она еще не знает куда, на пол падали четыре разных квадрата света. Один совсем солнечный, другой такой сероватый, третий солнечный наполовину, а четвертый просто темный. Она стала перепрыгивать с квадрата на квадрат и вдруг упала. Не ушиблась, нет, но странное было ощущение, будто зацепилась за что-то. В пустом-то холле?

      Комнат было пять, две смежные, три отдельные. Они были уже обставлены, так решила мама – все должно быть новое за исключением отдельных предметов, «проникнутых сердцем». Из холла шел коридорчик, он привел ее в кухню, и ей даже пришлось зажмуриться – так все сверкало. И вот когда она зажмурилась, то вдруг услышала плач, тихий такой, как бы подавленный самим плачущим.

      «Какая слышимость, – подумала она, открыв глаза. – Плачут где-то сверху».

      Она прошла по комнатам, все было готово к жизни, даже шторы в двух комнатах висели. В самой маленькой, бабушкиной комнате было собрано то, что «было проникнуто сердцем». Здесь все лежало вповалку, и было ощущение настоящего переезда.

      В ее комнате был ее письменный стол, ее компьютер, полки с ее книгами, только кровать была новая. Совсем уже большая, как для настоящей барышни. Она села на нее. Было хорошо, пружины скрипнули чуть, и тут опять – слезы где-то там… «Ни фига себе, – возмутилась она, – так и буду жить под чей-то плач? Не буду!» И она пошла искать маму, чтоб сказать ей об этом. Она шла по холлу и вдруг снова будто наткнулась на что-то и чуть не упала. «Это новый пол, – подумала она. – Скользит. Надо ходить осторожно».